объятий умирающей подруги и попробовала всплыть, но уткнулась в железо. Еще пару секунд и девушка пошла бы на дно, но в этот критический момент помощники Наима предусмотрительно открыли крышку цилиндра, после чего девушка смогла вынырнуть на поверхность. Наим еле заметно улыбнулся. Для полноты праздника какая-то из девушек должна пройти все испытания. Трибуны шумно загудели. Оттуда раздавались хлопки, свист, улюлюканье, крики радости и негодования. Пассивные наблюдатели на такие зрелища не приходили.
Третье испытание являлось самым легким из всех, но только в том случае, если серьезно не подорвана психика на первых двух. Наим бережно отвел девушку к центру помоста. Мимо нее в течение пяти минут должны проноситься трубачи, барабанщики, скрипачи, оглушая окрестности какофонией. Задача девушки — твердо стоять на ногах и не сдвинуться с места. Десять музыкантов, корчась и гримасничая, двигались по кругу в быстром темпе мимо нее. Звуки музыкальных инструментов, сливаясь друг с другом, создавали что-то дьявольское. Все мелькало, мелькало, мелькало перед глазами девушки. На 4-й минуте она, не выдержав пытки, встала на одно колено и так продержалась до конца. Звуки молниеносно прекратились, и наступила предгрозовая тишина. Что решит Наим? Служитель культа обратился к трибунам.
— Теперь в вашей власти, сделать ли эту девушку наместницей языческих богов Рифона или послать на мучительную смерть?
На помост медленно взошел палач в черном капюшоне с прорезями для глаз. С первых рядов кто-то крикнул 'жизнь' и постепенно шум голосов нарастал и превратился в единое и мощное звучание 'Жизнь! Жизнь! Жизнь!' Наим поднял руку, и толпа затихла.
— Я всегда знал, что сердца наших граждан добры и справедливы. Вера в милосердных земляков поддерживает меня и заставляет дни и ночи молиться за процветание великого Рифона.
В это время помощники Наима нарядили девушку и надели ей на голову корону из чистого золота.
— Теперь место этой девушки в Великом храме, где она сможет общаться с нашими богами. Поклонение ей будет означать поклонение богам, что является почетной обязанностью каждого верующего гражданина Рифона.
После этих слов девушку бережно понесли в Великий храм, а повозка с четырьмя жертвами обряда исчезла в неизвестном направлении…'
Все числянки нашего класса зарыдали. Учитель географии рассказывал эту историю с поразительно меняющейся интонацией при переходах от слов Наима к описанию обстановки обряда, а также усиливая голос в самых драматических ситуациях. Баловал он нас такими рассказами не часто, где-то раз в два месяца, но мы всегда с нетерпением ждали очередной встречи. А вдруг сегодня?! Его уроки никто не прогуливал. Эти дни были особенно радостными для меня, потому что никто не называл меня неделимым, с этаким презрением в голосе. Очарованье от рассказов учителя географии как бы нависало над нами легкой, прозрачной тканью, но длилось это волшебство всего один-два дня, а затем опять наступали будни, в которых постепенно накапливалось раздражение учащихся, вызываемое окриком учителя, не получающимся домашним заданием, а то и просто вдруг возникшим плохим настроением, и это раздражение очень часто выплескивалось на меня, неделимого.
Все замолкали, если я подходил к разговаривающим числянам, смотря как бы сквозь меня. На мой дисплей как-то вывели надпись 'неделимый'. Я не понимал что происходит. Пытался завоевать доверие, оказывая помощь отстающим, давал срисовывать с дисплея на контрольных правильные решения. Меня похлопывали по плечу, улыбались а в их глазах неумолимо стояло 'неделимый, неделимый, неделимый'. Я был в отчаянии. Иногда на меня наваливалась свинцовая ненависть к отцу. Ну что ему стоило оказаться 38 -м или 34-м. О 40-м я и не мечтал. Я пытался отогнать это чувство, но не всегда это удавалось, а ненависть разрушала что-то во мне, делала циничным. Понимаю это я, конечно, только сейчас, переживший такое… Тогда же я просто жил, терзаясь и надеясь на добрые перемены в своих недругах.
За год до окончания школы я влюбился. 15-я… Она казалась мне идеалом. Богиня сколь великолепная, столь и недоступная. Одна ее округлость чего стоила. По 15-й сохло полкласса. Надо же было и мне, неделимому, влюбиться в такую красавицу. Я сильно комплексовал, стыдясь признаться себе в этом. На уроках я украдкой любовался ею. Ее прекрасное числовое тело жило по каким-то своим, гармоничным законам, то и дело заставляя меня трепетать. Я испытывал глубокую зависть к сидящему рядом с ней числянину. Тот все время находился вблизи, мог оказать услугу и даже случайно коснуться 15-й. У меня была мечта — однажды прикоснуться к 15-й, легонько так, мягко, еле заметно, чтобы только несильные импульсы прошли через нас. Меня возмущала бесцеремонность развязных числян, в шутку подталкивающих, а иногда и, о боже, обнимающих богиню. 15-я же весело смеялась при этом. Я просто сходил с ума от этого смеха, который мне снился по ночам. Полгода я жил в каком-то возвышенном состоянии, страдая и радуясь, видя ее. Я сочинял стихи, рифмуя 15-ю и так и эдак, описывая ее бездонные глаза, внутреннюю красоту и остальные прелести.
Наконец, я все-таки набрался смелости и передал ей записку с приглашением посмотреть интересный кинофильм. К моему ужасу послание перехватили и зачитали вслух всему классу. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Экзекуция, которая должна была состояться, меня не волновала. Появилась какая-то отрешенность. Я себя уговаривал забыть о 15-й. Да и что она из себя объективно представляла?! Троечница проклятая. Но до чего красивая чертовка! Мыслил я свободно и раскованно, а ведь прекрасно знал, что если 15-я меня поманит хоть пальчиком, то я побегу навстречу, не останавливаясь и не думая о последствиях. И она поманила! Я испытал огромное потрясение в тот момент. Что теперь мне были ее телохранители!
Мы встретились у входа в кинозал 'Цифра'. Ее легкая непринужденная походка привела меня в радостно-возбужденное состояние. Я взял 15-ю под руку и гордо повел в фойе кинотеатра, поглядывая по сторонам. Всё-таки гордость гордостью, а осмотрительность еще никому не помешала. Жалкие старинные автоматы докибернетической эры стояли по углам, накапливая на себе пыль, и только один новехонький компьютер с большим набором программ собрал вокруг себя много числян. Видя, что идти к компьютеру бесполезно и почувствовав некоторую неловкость из-за невозможности развлечь спутницу, я предложил ей пройти в зал. Мы сели на свои места и стали досматривать журнал. С экрана что-то толковали о числах- подвижниках. Я пытался хоть немного понять о ком идет речь, но все герои так нудно говорили в эфир, что невозможно было разобрать, кто — главный подвижник. Уборщица, обещающая к следующему празднику убрать энное количество квадратных метров полов или директор, дающий гарантию всевозможной помощи уборщице, обещающей убрать энное количество квадратных метров полов, а, может быть, репортер, выслушивающий сокровенные тайны уборщицы и директора о квадратных метрах полов. В конце концов журнал благополучие закончился. Включили свет на несколько секунд. Я успел посмотреть на 15-ю. Она сидела прямо и ждала остросюжетного кинофильма под стандартно идиотским названием 'Комиссар найдет убийц'. Это и кретину понятно, что в конце фильма числовой комиссар разоблачит всех кого можно и найдет убийц. На экране началась бурная стрельба из деструктуризаторов. Мне же очень хотелось приобнять 15-ю. Однако решительности не хватало. Я уже пару раз набирался смелости, но ничего не получалось. Я знал, что надо себя вести понахальнее, поразвязнее. В теории, конечно, все прекрасно, а вот на практике… Незаметно посмотрел на часы с подсветкой. Так. За моими внутренними терзаниями уже полфильма прошло. Надо скорее решаться. А-а-а. Черт с ним. Я быстрым движениям обнял округлость 15-й. Она удивленно посмотрела на меня. Я сидел ни жив, ни мертв. Рука инстинктивно потянулась обратно.
— Слиться что ли хочешь? — спокойно спросила 15-я. — У вас у всех мысли только об этом. Сегодня я, правда, не могу. Родители дома. А завтра приходи.
Меня как-то покоробила ее откровенность. Жил внутри меня маленький человечек, называющийся внутренним запретом. И запрещал, запрещал, запрещал. Черт побери эту гадкую неделимость. Мне нестерпимо, особенно сейчас, захотелось избавиться от нее и жить по нормальному, по числовому, раскованно и просто. Что-то во мне угасло по отношению к 15-й. Подвиг мой вскоре забылся, а я еще больше отдалился от одноклассников. 'Ударился' в учебу, занимаясь по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки, не жалея себя. Мне удалось открыть одно интересное математическое соответствие, после чего меня все величали, по выражению местного острослова класса 'придурок-гений'. Им, живущим веселыми развлечениями, любовными приключениями, а также манкирующим учебу, я виделся как числянин не от мира сего.
