мне... Уехала, и скучно мне. Хорошо еще, что Наташа ничего о ней не знает, а то бы закатила истерику... А может, пора с Верой кончать? Зачем она мне, когда у меня есть Наташа, есть сын...»
Его раздумья нарушил матрос Черняк. Он приоткрыл двери каюты, просунул голову:
— Вас кличет командир...
«Пришел, это хорошо, я еще успею домой сходить», — обрадовался Кесарев, на ходу надевая китель и фуражку.
Скляров стоял к двери спиной и говорил с кем-то по телефону.
— Нет, Василий Максимович, Грачева я послал на крейсер. Там учение связистов. Когда вернется? Не могу знать. Видимо, к концу дня. Я передам ему, чтобы позвонил вам. Ясно, есть...
«Комбриг Серебряков, — догадался Кесарев. — Петру Грачеву хорошо, он дружит с его дочерью Ирой, — неожиданно подумал Сергей, и от этой мысли ему стало не по себе. — Вроде зависть у меня к Петьке, а ведь мы — друзья, и я чертовски люблю его. Вместе учились в Ленинграде, он был на моей свадьбе. А будет ли у него свадьба с Ирой? Что-то затягивается...»
А Скляров все еще говорил по телефону.
— Я все понял, товарищ капитан первого ранга. Дело, разумеется, нелегкое. Но я за Кесарева ручаюсь. Да, он у меня в каюте, сейчас все объясню... Так, так, понял. Я уверен, что все будет хорошо. Кесарев щелкает эти мины как орехи... Есть... До свидания, Василий Максимович.
Скляров положил трубку на рычажок, с минуту стоял у стола, глядя куда-то в открытый иллюминатор. Был он высок ростом, плечист; как-то Кесарев даже позавидовал ему: «Стройный, как кипарис, красивый, лицо волевое, открытое».
— Ну что, Сергей Павлович, — наконец заговорил Скляров, садясь в мягкое кресло. — Небось устали?
— Так, чуток...
— Да вы садитесь. Хотел отпустить вас домой, да не могу. Есть одно задание. Комбриг только что звонил...
И Скляров сообщил о том, что в бухте Заозерной буксир поднял с якорем мину. В штабе решили послать его, Кесарева. Мина немецкая. К утру надо быть на месте. Катер отойдет в час ночи.
— Может, возьмете с собой кого-нибудь из минеров, скажем, матроса Черняка? Так, на всякий случай. Сами же говорили, что парень он смелый?
— Не надо Черняка, товарищ командир. Не надо. Парень он смелый, факт, но я сам...
— Добро. — Скляров на секунду задумался. — Только если дело окажется весьма рисковым, дайте знать. Сломя голову не лезьте. А то мне потом достанется на орехи от Наташи...
Кесарев засмеялся, сказал, что готов отправиться, вот только домой ему надо забежать.
— Разрешите?
Скляров посмотрел на часы.
— Еще есть время...
Ночь черной казачьей буркой накрыла город. Наташа беспокойно выглядывала в окно. Сверкали молнии, и в комнату доносились глухие раскаты грома. Шторм набирал силу. Полчаса назад по местному радио сообщили, что на Баренцевом море ветер усилился, высота волн четыре-пять метров, местами выпал снег, видимость резко ухудшилась. На Северном и Норвежском морях ветер девять баллов...
Всю неделю Сергей где-то там, на корабле. Неужто на ночь нельзя и домой заскочить? Чтобы скоротать время, она снова села за книги. Завтра Наташа будет рассказывать ученикам об этом суровом крае, надо как-то увлечь их.
«Ребята, — мысленно обращалась она к ученикам, — я родилась далеко на Кубани. Село наше Зеленый Дол раскинулось в степи. У нас там хорошо. Выйдешь утром на крыльцо, поглядишь в степь, и конца ей не видно. Как море, она, наша степь, и корабли по ней ходят — стальные комбайны. А посреди площади стоит памятник партизанам, погибшим в гражданскую войну, рядом — обелиск героям, что храбро сражались с фашистами. Я люблю свой Зеленый Дол и думала, что милее его нет на свете. Но вот приехала сюда, на далекий и седой Мурман, и скажу вам, ребята, вошел он в мое сердце, как входит первая любовь...»
Нет, подумала Наташа, про любовь им говорить рано. Она скажет, что попала в чудесную страну, страну полуночного солнца, где царствует полярная ночь. Раньше Мурман называли краем непуганых птиц. Архангельский генерал-губернатор маркиз де Траверсэ писал, что здесь могли «жить два петуха да три курицы». А теперь это жемчужина Советского Заполярья, построены большие заводы, выросли города. В нашем краю сто тысяч озер. Отсюда начинается Великий Северный морской путь, и первым узнал этот путь Ломоносов. Родившись в Архангельской губернии, он с десяти лет до двенадцати рыбачил с отцом на Мурмане. Ходил Михайло сначала в зуйках, наживлял и перебирал ярусы, варил уху, чинил сети. А потом стал знаменитым на весь мир...
Мысли Наташи прервал стук в дверь. Она вскочила — Сергей! Уткнулась лицом в его шинель, да так и застыла на пороге.
— Ты совсем дома не бываешь, — тихо сказала она.
— Что, может, отставку дашь? — усмехнулся Сергей.
— Глупый...
Он снял мокрый плащ, повесил его, присел на диван. Она села напротив и пристально смотрела на мужа, будто хотела что-то разглядеть на его лице. Ей было грустно оттого, что Сергей редко приходит домой, в душе она жалела его, потому что знала: службу на корабле он любит и делать свое дело вполсилы не может. Оттого, видно, и редко приходит домой.
— Не знаю, как ты, но я по тебе очень скучаю, — призналась Наташа. — Когда сын дома, как-то легче, а теперь одна я в четырех стенах. Хотя бы позвонил, а?
Он усмехнулся, не глядя на нее:
— Откуда звонить-то? В море всю эту неделю находились.
Она с мольбой поглядела на мужа:
— Может, в отпуск поедем? Апрель на Кубани теплый, солнечный. Сейчас там весна в разгаре. Ну, чего молчишь?
Сергей сказал, что отпуск ему сейчас никто не даст — вот-вот начнутся на флоте учения и ему, минеру, дел на корабле по горло.
— И ты, пожалуйста, больше об этом разговор не веди, — нахмурился Сергей. — Скажи лучше, как там Олег?
Наташа сообщила, что вчера поздно ночью говорила с матерью по телефону. Скучает сынок, но здоров, кушает хорошо.
— Может, возьмем его сюда? — осторожно спросила Наташа. — Если в отпуск поедем осенью, то одна я совсем зачахну.
«Не зачахнешь, и нечего слезы лить», — едва не вырвалось у Сергея. Но сказал о другом:
— Ты ведь работаешь, а я на корабле? — Он заглянул в шкаф. — Где моя бритва?
Она насторожилась:
— Ты опять уходишь?
— Ухожу. Срочно, понимаешь. Я должен быть к часу ночи, а уже десять минут первого. Собери мне, пожалуйста, чемоданчик. А я пока побреюсь.
Он побрился и теперь поправлял перед зеркалом галстук. Она подошла к нему так близко, что у себя за спиной он услышал ее дыхание. Он догадался, что она хочет о чем-то его спросить, но почему-то не решается. Наконец услышал:
— Сережа, тебя Вера спрашивала.
Услышав это имя, Кесарев внезапно покраснел, в груди тяжко шевельнулось сердце. Стараясь не выдать своего волнения, которое мигом заполнило все его существо, он, не оборачиваясь, спросил:
— Когда? Она ведь уехала?..
— Вчера звонила.
— Странно... — Помолчав, добавил: — Если еще спросит обо мне, скажи, чтобы больше не звонила.
Наташа посмотрела на него с усмешкой на тонких губах, наклонила голову, отчего закачались в ушах
