15
6 часов 1 минута. Время московское.
Перед тем как уйти с командного пункта, Скорняков попросил Прилепского сообщить члену Военного совета о его вылете. Конечно, генерал Снежков тоже прилетит туда, человек он беспокойный. Скорняков надел фуражку, окинул взглядом комнату и толкнул дверь. В коридоре было сумеречно, и он, едва не ударившись о стойку, двинулся к выходу. Услышав сзади себя шаги, обернулся, увидел бегущего Прилепского.
— Вас главком к телефону!
…Разговор был длинным и трудным. Скорняков доложил все, как было. Маршал уточнил несколько вопросов; был, как всегда, строг, но в его голосе Скорняков уловил и едва заметное сочувствие. Может, показалось…
Положил трубку и долго сидел на месте оперативного дежурного, осмысливая услышанное от главкома. Конечно, не все сделано безупречно. Теперь многое зависит от тех, кто через час вылетит из Москвы. «Возможно, перепадет по первое число, — подумал Скорняков. — И поделом! Но не это главное. Главное, чтобы оборона была крепкой и надежной».
Звонок телефона снова прервал его размышления. По поручению главкома звонил главный инженер — старый товарищ Скорнякова по летному училищу. Пути разошлись после того, как один из них поступил в командную академию, а другой — в инженерную. Услышав голос однокашника, Скорняков по-детски непосредственно обрадовался, и, обменявшись обычными вопросами о житье-бытье, заговорили о делах служебных.
— Слезно прошу, — вздохнув, вполголоса произнес Скорняков, — помоги. Дай десяток двигателей для перехватчиков. Еще что? — Он жадно взглянул на стоящего поодаль инженера и прошептал: «Еще что? Живее!» — Фонари для спарок, три прицела, четыре комплекта АРК. — Инженер называл другие комплекты, но Скорняков отмахнулся: «Меру знать надо! Хватит!» — Не можешь три прицела — дай хоть два. Ну, спасибо! Жму ручищу! Привет от Седых — он рядом. До встречи! — Положив трубку, сказал инженеру: — Тоже сюда летит.
КП пустовал. Не спавшие ночь люди разбрелись кто куда: Беловол и Гуриновпч отправились в штаб. Седых, Смольников и Прилепский стояли рядом и сочувственно смотрели на Скорнякова — уже сегодня ему предстояло держать ответ перед комиссией центра. Он уже отдал распоряжение о подготовке документации и теперь стоял и выжидательно глядел на ряды телефонов. Все ли сказал? Где кому находиться, к чему готовиться. Заметив кипящий чайник, Скорняков спросил Прилепского:
— Может, чаем напоишь? Да и перекусить не помешало бы. Сухари из НЗ? И прекрасно! Давай сухари и чай. Пожуем — и на аэродром.
За чаем Прилепский, выждав момент, перешел к предложению Гуриновича о более активном использовании локаторов зенитно-ракетных подразделений, особенно на малых высотах; зачем же насыпать горки, тащить на них локаторы, вырубать лес, когда рядом локаторы Беловола. Прилепского поддержал Седых.
Скорняков, казалось, к сказанному Прилепским по имел никакого отношения; молча хрустел сухарями, пил чай, изредка посматривая на часы, в разговор не вступал. Тогда, при разговоре Беловола и Гуриновича, он не принял решения, не поддержал ни того, ни другого; теперь, выслушав Прилепского, обдумывал предложение Гуриновича. Конечно, зачем огород городить, когда есть локаторы Беловола. Но их ресурс? Как к этому отнесутся инженеры? Надо все просчитать! Взвесить все «за» и «против». Он попросил технические описания и принялся читать их, делая выписки в рабочую тетрадь.
Спустя четверть часа Скорняков мысленно вернулся к спору между Гуриновичем и Беловолом. Допив чай, Скорняков поблагодарил Прилепского:
— Спасибо, Вадим Витальевич, за хлеб-чай. А о предложении Гуриновича, — тяжело вздохнул, — подумаем. Ты с ним сговорился, что ли?
— Нет. Просто я слышал их спор и хотел тогда высказаться, но постеснялся в присутствии других. Гуринович зря людей дергать не будет.
— Ну, ладно, будем думать, будем считать. Видимо, примем предложение Гуриновича. Посоветуемся с генералом Снежковым. А пока — пошли на свежий воздух. Душно здесь и шумно, а шум, говорят врачи, один из источников нервных заболеваний.
Прежде чем подняться, Скорняков откинулся в кресле, потянулся и неожиданно ощутил спиной неприятный холод влажной рубашки, провел рукой по лицу — испарина. Вынул из кармана носовой платок, тщательно вытер лицо, шею, руки и удивленно покачал головой. «Только одна ночь, — подумал Скорняков. — А люди здесь дежурят непрерывно, через день-другой».
Ночь уходила нехотя, оставляя после себя холодные камни и тугой, такой же холодный воздух. Новый день зарождался трудно, едва пробившись своими лучами-копьями сквозь стену темноты, выталкивая задержавшиеся на земле ее остатки; свет разворачивался, возвышаясь над узкой полоской ночи. Над землей, в перемешанной белесой шуге испарений пучились клубы приподнимающегося сизого тумана, медленно выплывали очертания верхушек стройных сосен, тонкая вязь антенн радиостанций, крыши построек, а за ними — голубые разводья умытого посвежевшего неба. Среди густых листьев все настойчивее шевелились и попискивали ранние птицы, тихо шелестели кроны деревьев, откуда-то донесся отрывистый лай одинокой собаки, и все эти редкие звуки не нарушили устоявшегося ночного безмолвия. Глубокая тишина вызывала у Скорнякова беспокойство, не давала ему отключиться от приглушенного шума командного пункта, на какое-то время забыться и окунуться в прохладу раннего утра, отдохнуть от точивших его мозг мыслей и насладиться пряными запахами лесных испарений, беззвучных шорохов просыпающегося леса.
Постепенно звуки усилились. Громче стали нестройные птичьи хоры, зашелестели листьями скинувшие влагу деревья. Скорняков остановился возле многоствольной березы, долго и жадно жмурился после подземелья, подставляя истомленное электрическим светом и духотой лицо теплым лучам солнца, с наслаждением шумно дышал, широко раздувая крылья носа. Ему иногда хотелось уехать отсюда и поселиться вдали от людей, на каком-нибудь острове, отдышаться от выматывающей душу спешки, ловить рыбу, любоваться синевой неба и воды, бродить, как в детстве, по речной пойме, спать в ночном, разглядывая звезды и не думая ни о чем и ни о ком. Сколько лет не был в своей деревне, все некогда, все в заботах о службе.
«И все-таки — что бы там ни было, — подумал он, — все-таки чертовски хорошо жить! И это ни с чем не сравнимое ощущение исполненного донельзя трудного долга, и радость бытия, и эти ласковые лучи солнца, и лесные запахи… Что еще может быть лучше! Живи и радуйся, наслаждайся всем, что тебя окружает, и всегда помни: все это неповторимо! Неповторим ни один миг! И хотя еще впереди много-много дней, эти минуты не вернутся. Спеши испить чашу радости бытия, испытать святой трепет сердца при виде всей этой земной красоты…»
Скорняков, Седых, Смольников и Прилепский медленно расхаживали по уложенной плитами дорожке, переговаривались между собой о событиях такой трудной ночи; они все еще находились в возбужденном состоянии, и разговор снова и снова возвращался к тому времени, когда сложная воздушная обстановка неожиданно дополнилась появлением новой цели. Прилепский пытался узнать у Скорнякова: что же удерживало его от последнего шага — принять решение на пуск ракет, когда цель пошла в сторону объекта. Скорняков рассказал. Поставил себя на место летчика самолета-разведчика. Как бы он действовал, если получено задание прорваться к объекту. Проработал мысленно дюжину вариантов. Все время от момента пролета неопознанным самолетом границы напряженно анализировал, вел расчеты, сопоставляя, постепенно приходя к выводу, что где-то допущена ошибка. Не мог мгновенно исчезнуть самолет-разведчик. Тогда-то вот и пришла мысль о возможном сближении разведчика и рейсового самолета. Локаторщики подтвердили — цель необычная, отметка шире рейсового самолета. Это-то и добавило уверенности в правоте.
