командиров — это перед началом наступления-то! — за какие-то заслуги выпихнув (иного приличного слова Гудериан к этому процессу и подобрать-то не мог) в командующие корпусом Роммеля. А вот новейшие тяжелые танки Вермахта, Pz-V «Donner»,[22] как застряли где-то между Валендорфом и Берлином, так по сю пору все еще и не появились. Ко всему прочему, Браухич, похоже, сошел с ума — как еще можно объяснить радиограммы с запросами о его, Гудериана, месте нахождения? Диалог с ОКХ получился, как у глухого с немым, что-то вроде:
— Укажите ваше место расположения.
— Валендорф.
— Точно Валендорф?
— Точно.
— Совсем точно?
— Совсем точно.
— А не в Герзе?
— Нет. А где это — Герзе?
— Это в Северной Турции. Так вы точно в Валендорфе, а не в Герзе?
— Да пошли вы все на х… й! Точно!
Если перевести обмен радиограммами с казенного на нормальный немецкий язык, то так все примерно и было.
Вот, спрашивается, что он мог делать в этом самом Герзе? Он его и на карте-то едва-едва отыскал.
Гудериан устало потер глаза и глянул на часы. Пора ехать к русским танкистам с инспекцией — автомобиль уже должны подать.
Окрестности города Мерзифон (Турция).
19 марта 1940 года, 16 часов 54 минуты.
— Так, ну и где этот чертов зондерфюрер?!! — если «Быстроходный Гейнц» в далеком Валендорфе был просто очень зол, то майор Шранк уже вплотную приблизился к точке перехода из ярости в неуправляемое бешенство. — Цугфюрер[23] Кнопф, я вас спрашиваю, где вы шлялись?! Молчать! Боевая тревога была объявлена четверть часа назад! А если бы это был враг на трофейной технике? Противник в прямой видимости, а переводить с румынского некому!
Понять настроение комбата было можно. С самого утра нервотрепка, тяжелый труд (а работал на укреплениях позиций Макс-Гюнтер наравне со всеми), а тут прибегает юная головная боль и на скверном немецком докладывает, что к недооборудованным позициям приближается бронетехника. Причем с юга, откуда бронетехнику можно ждать только вражескую.
Короче говоря, когда чудом успевшие убраться поближе к тылам румыны появились в прицелах горных пушек, Шранк едва не отдал приказ открыть огонь.
Дальше, когда машины все же добрались до позиций горных стрелков, было еще веселее. Выскочивший из OA vz.30 молодой мужчина в форме локотенанта попытался что-то объяснить майору, поминутно указывая то назад, на юг, то в сторону, куда двигалась его маленькая колонна. Увы, его пламенная речь оставила ни бельмеса не понимавшего по-румынски Шранка абсолютно равнодушным, а вот поведение… Поведение румына майора раздражало, поэтому, когда локотенант, поняв, что его доводы не доходят до холодного немецкого разума, что-то приказал своему водителю — ну, что именно это, положим, и дураку понятно, — и попытался укрыться в своем бронеавтомобиле, то был схвачен за шкирку старшим по званию, изрядно встряхнут… Вот тут-то нервы майора и не выдержали. Сначала Шранк высказал своему визави все, что он о нем думает, а потом, убедившись, что они друг друга не понимают, взревел белугой, требуя переводчика. Ну, накипело на сердце у мужика, чего уж.
— Осмелюсь доложить, герр майор, что и от позиций радистов, где
Майор отпустил румына, задумчиво поглядел на пушку, потом на бронеавтомобили, и произнес:
— Скажите ему, цугфюрер, что уже никто никуда не едет.
Окрестности города Валендорф, расположение XIX корпуса.
19 марта 1940 года, 17 часов 10 минут.
Неторопливая езда несколько успокоила Гудериана. Генеральский «хорьх» вальяжно переваливался с кочки на кочку, двигаясь по изрытой танковыми траками грунтовке и периодически чавкая колесом в очередной луже. За окнами авто проплывали окончательно освободившиеся от снега поля, начавшие зеленеть кусты, армейские палатки и бронетехника. Пейзаж умиротворял, а свежий аромат весны, проникающий в салон через чуть приоткрытое окошко, окончательно выдул из генеральской головы все недовольство. Даже фуражка не помогла.
Гудериан лениво скользил взглядом по окрестностям, когда что-то привлекло его внимание. Пару секунд он соображал, что же именно, а потом коснулся плеча водителя и указал на группу танков, судя по всему, подвергающихся профилактическому осмотру.
— Заедь-ка туда, Ганс, — негромко приказал генерал.
«Хорьх» подъехал к указанному Гудерианом танку почти бесшумно. Командующий 19-го корпуса выбрался из салона, закурил и минут пять наблюдал за двумя советскими и одним немецким танкистом (все трое с боевыми наградами), что-то горячо обсуждающими у открытого моторного отсека Pz-III Ausf. F и совершенно не обращающими внимание на окружающую действительность.
— А я говорю, это полная ерунда! — категорически заявил на скверном немецком с сильным славянским акцентом мужчина в форме батальонного комиссара РККА. — У нас этого конструктора лет на пятнадцать в лагеря отправили бы, за вредительство.
— Но ведь создателя Т-35 не отправили! — парировал немец.
— Ты наши линкоры, Андрюша, не трогай! — возмутился русский и предупреждающе помахал перед лицом немца пальцем. — Вон, Максим Александрович, — тут комиссар указал на стоявшего рядом советского капитана, — на нем даже на таран японца ходил, и ничего! Раздавил как консервную банку.
— Кхе-гм. Я вас ни от чего не отвлекаю? — подал голос Гудериан.
Все трое повернулись к нему с явно написанным на лицах намерением немедленно послать куда-то очень далеко и нецензурно, но вытянулись по стойке «смирно» где стояли.
— Капитан Андреас Бейттель, если не ошибаюсь, — произнес генерал танковых войск. — Я вижу, вы уже нашли общий язык с нашими советскими камрадами. Похвально, похвально… Что вы там такое обсуждаете?
Гудериан начал карабкаться на боевую машину, проигнорировав протянутые для помощи руки.
— Капитан Хальсен.
— Батальонный комиссар Вилко, — красные командиры козырнули, представляясь.
Следующие полчаса Вилко до хрипоты спорил с Гудерианом, доказывая командиру корпуса, что, кроме оптики, в немецких танках нет ничего хорошего, а Хальсен и Бейттель тихо офигевали от такой непосредственности.
— Это ж не машина, это вредительство! — горячился комиссар, указывая на стоящий рядом Pz-IIF. — Самоходный гроб!
— Можно подумать, что ваши Т-26 или «Кристи»[24] это образцы высокотехнологичных боевых машин, — обиделся на критику германской техники бывший генерал- инспектор танковых войск. — Бронированные самовары! А Т-28 — вот это уж воистину гробы.
— Советский Т-28 — это крейсер степей, не чета вашим Panzerkampfwagen Neubaufahrzeug, которых Рейх и выпустил-то всего ничего, — экспрессивно ответствовал Вилко. — А БТ-7 и Т-26 броней, может, и не вышли, хотя БТ-7-то как раз мало чем уступает тем вон братским могилам танкистов, зато вооружены сорокапятимиллиметровками. Не то что убогие «двойки» вермахта. И я еще молчу про БТ-7А!
