напечатана на бристольском картоне с золотым обрезом, в 24 страницы.
Но одно в ней сохранится — это отдел жалоб. Говорят: ничто не вечно под луной. Явно врут. Отдел жалоб будет вечно.
На наш ничтожный взгляд, в 2025 году отдел этот будет примерно в таком виде:
Уважаемый товарищ редактор! Вчерась, возвращаясь со службы на казенном фармане, мне представилась в воздухе такая картина. Летит под пропеллером двухместная колбаса, на которой облокотившись летит заведывающий 10-ой радио-кухней со свой кассиршей Есиповой.
Не разобравши за шумом, про чего они говорят, я пролетел мимо.
А пущай-ка спросит редакция, на какие это народные деньги летит на колбасе зарвавшийся завевающий радио-кухней?
А кассиршу давно бы пора по зубам стукнуть — пущай не тратит бензин на свои любовные прихоти. А когда я на нее с казенного фармана посмотревши, так она трудящемуся язык показывает.
Служащий 10-ой радио-кухни Чесноков.
Гражданин редактор! Пора, наконец, упорядочить дело с пеплом.
Отвезши мою помершую бабушку в крематорий попросив заведывающего в ударном порядке сжечь ее остатки, я являюсь на другой день за результатом.
Оказалось, что мне перепутали пепел, выдав заместо ее пепла пепел какой-то гражданки. На вопрос, — где же старушкин пепел? — заведывающий нагло ответил, что пепел безразлично, какой чей, и что ему нету времени возжаться с пеплом.
На вопрос, что эта старушка была свидетельницей Революции и что это — великая старушка, — заведывающий явно испугался и просил нe доводить дело до центра, предложив мне, кроме того, взять еще сколько угодно пеплу.
На вопрос — как же я могу разобраться, какой чей пепел, — заведывающий заявил, что он не в курсе и что он на следующих моих родственниках будет делать специальные метки.
Уважаемый редактор, пора бы поднять вопрос о правильной постановке дела на страницах вашего органа.
С приветом, Лучкин
Уважаемый редактор и дорогие наборщики!
Наблюдая из окна в телескоп Марс и другие планеты с научной целью, я заметил какое-то затемнение рефрактора.
Взлезши немедленно на подоконник, чтоб узнать, в чем дело, и удостовериться, отчего это затемняется, и не планета ли заслонила трубу, увидел, что сбоку кто-то пронзительно свистнул, и чья-то фигура скрылась за углом трехэтажного небоскреба.
При ближайшем осмотре оказалось, что неизвестная фигура сперла с телескопа увеличительную стекляшку, через что смотреть на небесные миры.
Заявив милиции о пропаже стекляшки, прошу кроме того уважаемый печатный орган продернуть лиц, тормозящих науку и прущих из-под носа научные стекляшки.
Ник. Кушаков.
Отличаясь слабостью организма, я ежедневно поднимаюсь на колбасе для принятия солнечных ванн.
Вчера, поднявшись на небосвод, я обратил внимание, что на бывшем Петропавловском шпилю торчит какая-то штуковинка.
Подлетев ближе, выяснилось, что это торчит небольшая бывшая коронка.
Доколе же, гражданин редактор и наборщики?
Неужели же смотритель Петропавловки мечтает еще о возврате царского режима?
Потомственный крестьянин Егор Бабичев
Случай
На днях я пошел на склад. Дров покупать.
Купил полсажени осиновых и думаю с горечью: «И топор, думаю, есть, а наколоть дров некому. А мне самому — здоровье не позволяет».
А я, действительно, человек слабый, организм у меня городской, кость хрупкая, мелко-мещанская. Иной раз взмахнешь топором — и пугаешься, не сломать бы какой-нибудь нужной части скелета.
«Разоренье, — думаю, — с этими дровами. Придется, думаю, человечка принанять: наколоть и в этаж снести».
И вдруг подходит ко мне тут же, на складе, этакий арапистый гражданин в бабьей шляпке и в штанах ужасно рваного вида. Подходит и докладывает:
— Интересуюсь, — говорит, — работой. Могу, — говорит, — колоть, могу пилить и могу в любые этажи носить.
— Можно, — говорю.
Сговорились мы в цене и пошли. Приходим домой, а хозяйка топора не дает.
— Я, — отвечает, — пятьдесят лет на свете живу. Глаз, — говорит, — у меня наметанный, и человека я враз вижу. Этот пришедший человек, хотя и симпатичная у него личность, настолько скромно и неинтересно одет, что обязательно топор свистнет. Я, — говорит, — вдова, на социальном обеспечении, и не могу разбрасываться топорами налево и направо. Я, — говорит, — топоры не сама делаю.
Обеспечил я хозяйке цену за топор — дала.
Взял мой гражданин топор, поплевал на руки и начал. Гляжу: ловко так колет — глядеть приятно. Наколет охапочку, крякнет, взвалит на себя и прет кверху.
Он дрова носит, а хозяйка по квартире мечется — вещи пересчитывает — не спер бы, боится. А сын ее, Мишка, у вешалки польты считает.
«Ах, — думаю, — чортова мещанка!»
А сам я пальтишко свое снял, отнес в комнату и газетой прикрыл. «Лучше, — думаю, — газетой прикрыть, чем на глазах пересчитывать — человека обижать».
Гляжу: кончил мой гражданин.
Деньги я ему сполна уплатил и говорю любезно:
— Садитесь, — говорю, — к столу. Чай будем кушать.
— Нет, — говорит, — спасибо. Бежать надо. Лекция у меня сейчас.
— Ах, — говорю, — скажите на милость, как движется наука и техника!
Неужели же, говорю, насчет дров ученые профессора лекции теперича читают?
— Нет, — отвечает, — я студент из вуза. А на дровах работаю для цели питания.
Очень я сконфузился, повесил свое пальто на вешалку, очки на нос надел и говорю любезно:
— Извините, — говорю, — за бедность мысли — обмишурился.
Хотел я добавить еще какое-нибудь французское или немецкое слово, но с неожиданности перезабыл иностранные языки и замолчал. Стою и кланяюсь молча.
А он кивнул головой и интеллигентно вышел.
Вот это был единственный случай, когда я студента видел. До этих пор видеть не приходилось. Даже неловко было. Все кричат: студенты, студенты. А я и не знаю, какие это студенты. Потому формы у них нету. Как узнаешь?
