неосвещенные улицы.
Из деревень стали прибывать боевые дружины крестьян.
Во дворе Совдепа их встречал все тот же Саша Громов. Вид у него был внушительный: из-под черного бушлата с двумя рядами блестящих медных пуговиц вдоль бортов и золотистыми мичманскими нашивками на рукаве виднелась полосатая тельняшка; сверху бушлат был перекрещен пулеметными лентами; на широком поясном ремне висел маузер в деревянной кобуре.
— Откуда, братки? — вопрошал он молодых крестьянских парней и, получив ответ, без нужды поправлял черную с белым кантом фуражку, из-под которой лихо выбивался упрямый чуб. Строй подтягивался. Довольный произведенным эффектом, Саша отдавал команду «вольно» и уже добродушно говорил:
— Угостите, братки, самосадом... Страсть соскучился по домашнему табачку.
Часть крестьян явилась без оружия, другие имели одну винтовку на двоих; в дружинах оказались люди, не внушающие доверия. После тщательного отбора удалось сформировать две боевые дружины.
Пичугин знакомился с командирами крестьянских дружин, с их вооружением, обмундированием и настроением людей. Самой подготовленной оказалась Моревская дружина, которую привел солдат-гвардеец Андрей Пичугин. Встреча с братом обрадовала Дмитрия: среди защитников города будут крестьяне родного села!
Были братья не похожи друг на друга. Только глаза словно одни и те же у каждого — в них много упрямства и силы.
Угнетало Дмитрия чувство тревоги. Казалось: допущена какая-то ошибка.
Зайцев, внимательно просмотрев списки дружинников, спросил:
— Фамилия одного из командиров Пичугин. Случайно, не родственник?
Дмитрий слегка обиделся: он был связан с Зайцевым давнишней дружбой по партийной работе на Путиловском заводе, и тот, казалось, должен был знать его семью.
— Брат, — нехотя напомнил он. — Вместе служили в Петербурге, в одном полку.
— Ах, да! Ты как-то мне рассказывал... Кажется, большевик?
— Вместе вступали в партию. В семнадцатом...
Комиссаром обороны города штаб назначил матроса-большевика Владимира Губанова — рабочего турбинного завода, прозванного за удаль и храбрость «морским волком», хоть и был он еще молод. Прибыв в начале войны по ранению в Курган, Губанов вернулся на турбинный завод, откуда был призван перед революцией в Балтийский флот.
— Силенок маловато! — горевал он взволнованно. — У нас около семисот бойцов, а чехов тысяч пять, не меньше! Эх, побольше бы пулеметов!
Прислушиваясь к речам товарищей, Пичугин понял, что тяготило его все эти дни.
— А ведь мы допустили ошибку, — сказал он как-то Зайцеву и осекся, заметив, как друг насторожился.
— Ты это о чем? Говори напрямик! Если допущена ошибка, надо ее исправить.
— Поздно!.. Зря мы церемонились с этим Грабчиком и всей его подлой компанией. Вот что!
— Ну, а как же, по-твоему, следовало с ним поступить?
— Арестовать и — в трибунал! На суд народа.
Пичугин жадно глотнул воздух, облизнул пересохшие губы.
— «Арестовать, в трибунал!» — горячая ты голова!.. А ты подумал о политической стороне такого шага? Военнопленные чехи едут через всю нашу страну с согласия советского правительства...
— Так-то оно так, да только они сами нарушили условия эвакуации! — запальчиво возразил Пичугин. — Они бесчинствуют на чужой земле, начинают открыто вмешиваться в наши внутренние дела. Это — опасный враг!
— Да, — задумчиво произнес Климов, присутствовавший при разговоре, — командиры чешского корпуса разоблачили себя в глазах народа как опасные заговорщики, и теперь мы с ними будем поступать как с врагами! Мы послали им решение Совдепа. Это наше последнее мирное предупреждение.
Оставшись один, Дмитрий долго бродил по опустевшему зданию Совдепа. Обычно здесь по целым дням толпились люди, заводившие шумные споры, а сейчас только у наружной двери, в уголке, дремал часовой. Быстро шагая по длинному коридору, Дмитрий заглядывал через открытые настежь двери в служебные комнаты. Ни души!
Дмитрий вернулся в кабинет. Неуютно было в нем: сейф увезен, ящики стола открыты, на полу валялись забытые второпях бумаги. Он поднял листки, аккуратно собрал их стопкой и, не читая, положил на стол, устало прилег на диван, задумался... Ровно в полночь должен поступить ответ чехов на постановление Совдепа. Каким он будет? Неужели кончилась мирная жизнь? Неужели снова надо браться за оружие?
ИЮНЬСКОЙ НОЧЬЮ
Дмитрий проснулся от оглушительного грохота, будто над ухом с размаху ударили по листу железа. Не понимая, что произошло, инстинктивно потянулся к кобуре, из осторожности продолжая лежать неподвижно.
Свет в кабинете погас. Привыкнув к темноте, Дмитрий увидел: чуть покачивалась на одной петле разбитая оконная створка, в верхнем углу рамы уродливо торчали осколки стекла.
«Стреляли... хотели припугнуть» — мелькнула догадка.
Сильным рывком Дмитрий поднялся с дивана и, уже забыв об осторожности, перебежал в кабинет. В тот же миг за окном послышался быстрый топот, возглас: «Стой, стрелять буду!». И все смолкло. Прижавшись к стене. Дмитрий прислушался: в настороженной тишине по-особому гулко звучали приближающиеся шаги. В дверь нетерпеливо постучали.
— Кто? — негромко спросил Дмитрий, привычным движением пальцев взводя курок.
— Я! Лавр... Аргентовский!
Дулом нагана Пичугин сбросил крючок с двери, толчком ноги открыл ее и невольно зажмурился от ослепительного света карманного фонарика, который держал Аргентовский. Тот с порога кинулся к Пичугину, неловко, по-мужски, обнял его.
— Жив!.. Дружище!
— Да успокойся, целехонек! Я от пули заговорен, — шутливо отозвался Пичугин, отводя от лица фонарик. — Промахнулись. Не заметил, кто стрелял?
— Разве в темноте разглядишь! — воскликнул Аргентовский.
— А еще комиссар милиции! Вот и надейся на тебя! — добродушно шутил Пичугин. — Ты что зашел, Лавр?
— Только что объезжал посты... Связной Цыганок сообщил, что станция захвачена... Белогвардейцы начали наступление на город.
— Что же ты не позвонил?! Ведь дорога? каждая минута.
— Пытался... телефон не работает по всему городу... и электричество выключено.
Посуровели карие улыбчивые глаза Пичугина, две резкие морщины глубоко прорезали переносицу.
— Значит, все же решились на провокацию... Не зря мы опасались! — прервал он молчание. — Ну, Лавр! Расходимся... Твое место в штабе, езжай на Бакиновскую заимку, по дороге загляни к пулеметчикам у моста. А я проверю посты... С донесением в штаб пришлю Цыганка.
Надев старенькую шинель, Пичугин достал из стола две гранаты-«лимонки», положил в карман и первым вышел из кабинета. Он шагал по коридору крупно и размашисто, не говоря ни слова. Аргентовский, понимая его состояние, тоже молчал. На крыльце Пичугин остановился, прислушался. Со стороны станции доносился отдаленный свисток паровоза, то замирающий, то усиливающийся, тут и там сухо трещали ружейные выстрелы; за Тоболом строчил пулемет.
— Слышишь? — круто повернулся Пичугин к товарищу. Тот молча кивнул головой.
Они пересекли небольшой дворик. Под низкой крышей к столбу был привязан серый жеребец. Почуяв знакомых людей, он радостно заржал, беспокойно забил копытом. Пичугин, отвязав повод уздечки, ласково
