скамейка.
Брежнев и Киссинджер присели на стулья у окна, а мы с егерем — на скамейку позади. Внизу я разглядел огороженную площадку для подкормки кабанов. Как я потом узнал, таких вышек здесь было довольно много. Вся охотничья «хитрость» заключалась в том, что корм, кукурузные зерна, насыпали под вышкой в определенное время, и звери привыкли выходить на жировку почти по расписанию.
Брежнев взглянул на часы и сказал:
— Прошу соблюдать тишину, минут через пять кабаны придут.
И действительно, ровно через пять минут я заметил вдали какое-то движение — будто тень мелькнула между деревьями. Это был кабан-вожак. Меня поразило, что огромное животное может так бесшумно двигаться в лесной чаще. За вожаком потянулось и все стадо. И вот уже несколько десятков кабанов жадно набросились на подкормку. Последними появились свиньи с малышами.
Интересно было наблюдать, как с десяток поросят замирали на месте, едва большая матка издавала хрюкающий рык. Мамаша осторожно приближалась к изгороди, осматривалась, затем снова подавала сигнал, и только тогда поросята срывались с места и устремлялись к своему «детскому столу» — для них в центре огородили специальную площадочку, куда малыши без труда попадали, пролезая под загородкой, а взрослые звери проникнуть не могли. Это егеря правильно сделали, потому что могучие самцы постоянно метались от одной кучки кукурузы к другой, словно в поисках чего-то лучшего, хотя корм везде был один и тот же. При этом мощные хряки агрессивно отталкивали своих менее крупных сородичей.
Брежнев приник к прицелу винтовки и стал выискивать жертву. Еще до начала охоты он объяснил нам, что в свиноматок стрелять нельзя, в малышей тем более. Нужно найти такого хряка, который еще не обзавелся семьей. Брежнев довольно быстро определил, кто есть кто в этом стаде диких кабанов, и стал целиться. Звери находились в постоянном движении. Брежнев выцелил одного из кабанов и, когда тот на миг застыл, выстрелил. Кабан упал как подкошенный. Остальные звери бросились врассыпную.
Брежнев был доволен и горд. Я же тогда подумал, что это никакая не охота, а обыкновенное убийство. Ведь звери находились от стрелка на расстоянии десяти, максимум пятнадцати метров. У охотника — винтовка с оптическим прицелом, и единственное, что от него требовалось, — найти подходящую жертву и сразить ее наповал.
Когда мы спустились с вышки, подошли охранники и егеря. Начались обычные охотничьи разговоры о меткости выстрела и о том, сколько может весить этот «трофей». Брежнев же предложил Киссинджеру отправиться на другую вышку, куда минут через пятнадцать должны были прийти кабаны.
На второй вышке Брежнев вновь старательно целился. Но уже смеркалось. Видимо, это повлияло на меткость стрелка, и подранок вместе со стадом умчался прочь. Через несколько минут пришел егерь и сказал, что, судя по следам крови на земле, кабан тяжело ранен и далеко не убежит. Когда егерь ушел, получив разрешение присоединиться к погоне, Брежнев, глянув на сумку, которую я принес, предложил:
— А ну-ка посмотрим, что у нас там?
Я начал выкладывать на стол содержимое: батон белого хлеба, полбуханки черного, колбасу, сыр, огурцы, помидоры. Извлек также ножи, вилки, стаканы, скатерть и — какая без этого охота — бутылку «Столичной». Брежнев, увидев все это, весело произнес:
— Ну что, Генри, приступим? И не сиди без дела — бери нож и режь колбасу…
Я перевел. Киссинджер, не мешкая, приступил к работе. Затем Брежнев скомандовал мне:
— Открывай бутылку, разливай!
В этот момент на охотничьей вышке за столом сидели уже не государственные деятели с переводчиком, а просто-напросто мужики, так сказать охотники на привале…
Переговоры на вышке
Стало совсем темно, я включил лампочку, которая тускло осветила наше застолье. Тут-то и выяснилось, что не ради одной охотничьей экзотики Леонид Ильич пригласил сюда Киссинджера. Начался серьезный разговор о Китае.
Дело в том, что проблема развивающихся отношений между США и Китаем была для советского руководства крайне важной и острой. Существовали большие опасения, что США могут, как тогда говорили, разыграть «китайскую карту», то есть шантажировать СССР перспективой установления особых связей с Китаем в ущерб нашим интересам. Отношения СССР и КНР в то время были осложнены до крайности.
Брежнев сразу взял быка за рога и без обиняков спросил Киссинджера:
— Как объяснить политику сближения с Китаем, которую проводит президент США? Как совместить ее с заявлениями Никсона о желании развивать и укреплять дружественные отношения с СССР?
При этом Брежнев вспомнил о заявлении, сделанном президентом в феврале 1972 года. Тогда, выступая с речью на банкете в Шанхае, Никсон, обращаясь к главе китайского правительства, сказал: «Наши два народа сегодня держат будущее всего мира в своих руках…»
Генри Киссинджер, внимательно выслушав Генсека, стал довольно пространно объяснять, что политика США относительно КНР никоим образом не направлена против интересов СССР, отношениям с которым США придают приоритетное значение. Что же касается упомянутого заявления президента Никсона, то, мол, сделано оно было на банкете, без подготовленного текста, экспромтом, да еще после хорошей дозы китайской рисовой водки маотай.
Брежнев, казалось, был удовлетворен ответом Киссинджера, и дальнейшая беседа уже не носила политического характера. Брежнев вернулся к рассказам о своих охотничьих приключениях, шутил, Киссинджер поддерживал разговор в том же духе. Тем временем бутылка водки опустела, закуски тоже поубавилось, пора было спускаться с вышки. Вернувшиеся к этому моменту егеря сообщили, что подранка они догнали и добили. На радостях Брежнев распорядился устроить общий ужин для обеих делегаций — на сей раз с крепкими напитками.
В этот день охотились не только Брежнев и Киссинджер. Также выезжали пострелять Громыко с ближайшим помощником Киссинджера — Хельмутом Сонненфельдтом. Однако у них все прошло не столь удачно. Сонненфельдт вернулся с охоты с большим синяком под правым глазом. В отличие от своего шефа, он решил «поохотиться», но, стреляя, с непривычки не очень крепко прижал приклад винтовки к плечу и получил удар оптическим прицелом в глаз. По этому поводу, хоть и с сочувствием, много шутили. Так что ужин прошел весело. О делах никто не вспоминал.
В какой-то момент подвыпивший Брежнев обратил внимание на наручные часы помощника Киссинджера и, прикрыв ладонью собственные часы, обратился к Сонненфельдту:
— А давай махнемся?
Сонненфельдт, несколько смущенный, стал отнекиваться, но Брежнев не унимался и в конце концов уговорил — обмен состоялся. Леонид Ильич получил золотые часы американца, а тот — обычные часы советского производства… но зато от самого Брежнева.
Когда после ужина американцы удалились, Брежнев с явным удовлетворением пересказал Громыко и Добрынину свой разговор с Киссинджером об отношениях США и Китая. При этом он, обратившись ко мне, попросил меня по возможности более подробно зафиксировать его разговор с Киссинджером на бумаге. Я объяснил, что, учитывая доверительный характер беседы и обстановку, в которой она велась, специально
