Симе. Мешок у тебя найдется?
— Найдется, — пробормотал я, потрясенный. — Для сменной обуви.
— Отлично! Захвати мешок.
Я спросил:
— А зачем — к Симе? У нее что, живая вода в кране?
Ворон усмехнулся.
— Она меня в парке похоронит. Сам понимаешь, мне эти сантименты ни к чему. Но Сима…
Я закивал.
— Хорошо, Степа! Я все сделаю. И с крючком, и все такое. Можешь на меня положиться. Честно!
— Вот и ладушки! И последнее: я передумал насчет пельменей. Знаешь, все-таки тесто. Купишь полкило баранины. Лучше с костью. Если с обыском все пройдет нормально, жду тебя здесь в восемь.
Первое, что я увидел в прихожей, были Федькины ботинки. У зеркала стоял знакомый портфель с наклейкой-ковбоем.
Меня взяла злость. Мог бы сначала к себе зайти! Утешало, что дома только бабушка.
С кухни слышалось тихое позвякиванье посуды.
На всякий случай я решил пробраться незамеченным. Сделав несколько шагов на полусогнутых, я вдруг замер, вернулся к двери и, понимая, что это глупо, поднял с пола ботинок Маслова.
На подошве стояла вполне безобидная цифра сорок.
Федька тюленем распластался на диване, очки на шнурке косо свисали с левого уха. Он спал.
У Маслова была потрясающая нервная система. Он умел классно расслабляться и дрыхнуть в любой, казалось бы самой неподходящей, обстановке: в трамвае, на уроке, в лифте. Однажды мы с ним отправились за город на рыбалку — и Федька, умудрившись закемарить за рулем велосипеда, въехал в огромный стог сена.
Сняв с подушки куриное перышко, я пощекотал Федькин нос. Он уморительно сморщился, дернул головой, но не проснулся. Набрав полную грудь воздуха, я выдал:
— Маслов, к доске!
Федька вскочил. Очки чиркнули по щеке.
— Дима! Куда ты пропал? — запричитал он. — Я так переволновался! Тебя в школе целый день не было, а бабушка тоже ничего не знает.
Я нахмурился.
— Надеюсь, ты меня не продал?
— Ты же знаешь, что я не трепло.
— Допустим. Но что ты ей напел?
Федька виновато мигнул.
— Я сказал, что забыл дома очки и поэтому не видел: был ты на уроках или нет.
— Гениально! — протянул я насмешливо. — Ты что, держишь мою бабку за слабоумную? У нее, между прочим, два высших образования.
— А где ты был, Дима?
Я не ответил. У меня прорезалась идея.
— Федя, скажи, ты настоящий друг или так, барахло?
Маслов насупился. От обиды глаза его за стеклами очков потемнели и увлажнились. Он отвернулся к окну. «И ты еще спрашиваешь!» — как бы говорил весь его вид.
Я озабоченно прошелся по комнате.
— Федька, ты нужен мне для одного важного дела. Только, чур, ничего не спрашивать. Это секрет. Причем не только мой. Просто скажи: могу я на тебя рассчитывать?
— Да, — тихо, но твердо ответил он.
— Тогда слушай! Сейчас мы с тобой пойдем к Сережке Кривулину.
— Зачем?
— Смотреть ящик. В полуфинале «Реал» бьется с «Миланом». Но у нас телевизор сломался, а у тебя все смотрят «Династию». Ты следишь за моей мыслью?
Он озадаченно кивнул.
— Мы разведем с Сережкой ля-ля, а потом ты его как-нибудь отвлечешь… О! Скажешь, что хочешь в сортир! Пойдешь, значит, в сортир. А потом вернешься в комнату и объявишь, что смыв не работает. Пускай, мол, Кривулин сходит с тобой и поможет насчет смыва.
— А дальше? — спросил Маслов.
— Все! — бодро ответил я.
Он подумал.
— А зачем его отвлекать?
Я вздохнул.
— Мы же договорились, ты ни о чем не спрашиваешь!
— Я понял, ты хочешь остаться один в Сережкиной комнате, да?
Я сухо заметил:
— Может быть.
Федька взволнованно засопел. Схватил с подоконника велосипедный насос, качнул раза два пустой воздух и взмолился:
— Дима! Прошу тебя, не надо.
Я сделал круглые глаза:
— Что не надо?
Он тревожно огляделся и прошептал:
— Ты хочешь у него что-то… взять?
Я хмыкнул: Федька думал, что я решил обокрасть красавчика. Так сказать, по второму кругу.
— Я не могу пойти, Дима! Я, конечно, обещал, но не могу! Это очень некрасиво, то, что ты собираешься сделать. Очень!
Маслов чуть не плакал.
Я торжественно, как в кино, поднял вверх руку.
— Клянусь, что ничего плохого не будет! А будет только хорошее. Но это — секрет.
Федька потребовал:
— Поклянись нашей дружбой!
Я поклялся.
Но толстяк не успокоился.
— Поклянись футболом! Скажи: если я сейчас обманываю друга, пускай больше никогда и жизни я не выйду на футбольное поле.
Это было, конечно, слишком! Но я сказал то, что он хотел, и мы отправились к Кривулину.
Все прошло гладко. Даже лучше, чем я мог надеяться.
Федька вполне квалифицированно заманил Сережку в сортир. Я подкрался — и осторожно запер двери сортира на задвижку.
Удачно было то, что и отец Кривулина, и мать, и даже семилетняя Дашка находились в тот вечер в театре: почти вся семья участвовала в каком-то придурошном спектакле.
Обнаружив, что не может выйти из сортира, красавчик забарабанил в дверь и заорал так, как будто его режут.
Еще до их похода в туалет я предусмотрительно врубил телевизор на полную громкость. Так что, когда дело было сделано: крючок отвинчен, а они освобождены из плена — я на голубом глазу заявил, что ни фига не слышал.
Кривулин ошарашенно разглядывал задвижку на двери сортира: все не мог понять, как это она сама по себе взяла и закрылась.
Федька, этот тихоня, заметил, что у него дома один раз тоже такое было. Наверное, вибрация виновата: звук телевизора чересчур сотрясал воздух. Самое смешное — Сережка поверил. Он вдруг успокоился и даже спросил, какой в Милане счет.
Когда мы с Федькой очутились на лестничной клетке, он упорно прятал взгляд.
