евреи покидают общины и не увеличивают их численности за счет новых правоверных.
Окончившие немецкие университеты лица еврейского происхождения, взявшие в свои руки руководство сионистским движением после смерти Герцля, создали модернистско-расистскую идеологию еврейского сепаратизма. На них мощное влияние оказали их пангермаяистские однокашники из «Вандерфогеля» («Перелетные птицы» или «Свободные умы»), которые до 1914 г. господствовали в германских университетах.
Эти шовинисты отвергали евреев как не принадлежащих к тевтонской крови; поэтому евреи никогда не могли войти в состав германского народа и считались чуждыми тевтонской земле или почве. Всех еврейских студентов принуждали бороться с этими понятиями, употреблявшимися в их окружении.
Некоторые евреи перешли к левым и примкнули к социал-демократам. Для них была неприемлема атмосфера этого ярко выраженного буржуазного национализма, с которым следовало бороться как с таковым. Большинство же осталось по традиции верным кайзеру, являясь решительными националистами, они тем не менее настойчиво утверждали, что тысячи лет, прожитых, на германской земле, превратили их в «немцев моисеевой веры». Но часть еврейских студентов восприняла идеологию «Вандерфогеля» и просто переводила ее на язык сионистской терминологии. Они соглашались с антисемитами по нескольким основным положениям: евреи не являлись частью немецкого народа и, конечно, евреи и немцы не должны смешиваться в сексуальном отношении не только по традиционным религиозным мотивам, но и ради сохранения их уникальной крови, Не будучи людьми тевтонской крови, им по необходимости пришлось ратовать за свою землю — Палестину.
На первым взгляд может показаться странным, что на еврейских студентов, выходцев Из среднего класса, оказала такое влияние антисемитская идеология, особенно когда к то же самое время социализм с его ассимиляторскими концепциями в отношении евреев получил значительную поддержку в окружающем их обществе. Однако социализм апеллировал в основном к рабочим, а не к среднему классу. В окружений еврейских студентов преобладал шовинизм; хотя в интеллектуальном отношении они отвергали связь с германским народом, фактически же никогда не освобождали себя от класса германских — капиталистов. Па протяжении первой мировой войны Немецкие сионисты горячо поддерживали правительство. Несмотря на все их грандиозные интеллектуальные претензии, их национальный сионизм был простои имитацией германской националистической идеологии. В итоге во время первой мировой войны молодой философ Мартин Бубер смог соединить сионизм с пылким немецким патриотизмом. В своей книге «Три речи о иудействе», опубликованной в 1911 г., Бубер рассуждал о молодом человеке, который «видит в непрерывной цепочке поколений общность крови; в ней он чувствует первооснову своего «я», ее постоянное присутствие на протяжении всего бесконечного прошлого. Кроме того, он делает открытие (и его сознание подтверждает это), что кровь является глубоко укоренившейся питающей силой индивидуума;
осознание этого накладывает отпечаток на наши сокровенные мысли и на нашу волю. И вот он обнаруживает, что окружающий его мир — это мир субъектов, в то время как кровь является царством субстанции, на которую можно наложить отпечаток и оказать влияние, субстанции, поглощающей и ассимилирующей все в свою собственную форму… Всякому, кто, представ перед выбором между средой и субстанцией, делает выбор в пользу субстанции, с этого времени придется быть истинно евреем в окружающей среде, придется жить как еврею со всеми противоречиями, всей трагедией и всем тем, что обещает ему в будущем сохранение его крови»5.
Евреи находились в Европе в течение тысячелетий, гораздо дольше, скажем, чем мадьяры. Никому не придет в голову назвать венгров азиатами, однако, согласно Буберу, евреи Европы все еще являются азиатами и, вероятно, всегда ими будут. Вы можете изгнать еврея из Палестины, но вы никогда не сможете заставить еврея забыть Палестину. В 1916 г. он писал, что евреи «были изгнаны со своей земли и рассеяны по всем странам Запада… Однако, несмотря на все это, еврей остался человеком Востока… Все это можно обнаружить в наиболее ассимилировавшемся еврее, если знаешь, как получить доступ к его душе… бессмертное еврейское унитарное стремление это осуществится только после продолжения жизни в Палестине… Как только еврейство войдет в контакт со своей материнской землею, оно снова станет плодоносным»6.
Однако национальный сионизм Бубера с его мистическим энтузиазмом был слишком духовен, чтобы он мог импонировать большой массе последователей. То, что требовалось,
была популярная версия социал-дарвинизма, который увлек интеллектуальный мир буржуазии в результате имперских завоеваний, совершенных Европой в Африке и на Востоке. Сионистская версия этой концепции была развита австрийским антропологом Игнатцем Цольшаном. Для него скрытая ценность иудаизма заключалась в том, что он, хотя и ненамеренно, произвел чудо из чудес:
«нацию чистой крови, не испорченную болезнями излишеств или аморальности, обладающую высоко развитым сознанием чистоты семьи и наделенную глубоко укоренившимися добродетелями, нацию, которая развернет исключительно широкую интеллектуальную деятельность. Далее, запрет смешанных браков гарантировал, что эти высочайшие этнические сокровища не будут утрачены в результате примеси менее тщательно выпестованных рас… и привел к тому, что произошел национальный отбор, не имеющий примера в истории человеческого рода… Если столь высокоодаренная раса получила бы возможность снова развить свое первоначальное могущество, ничто не могло бы с ней сравняться в — создании культурных ценностей»7.
Даже Альберт Эйнштейн согласился с сионистскими расовыми концепциями; сделав это, он усилил расизм, поддержав его престижем своей репутации. Его собственный вклад в дискуссию весьма существен, но он основан на том же самом вздоре.
«Нации, которым присуще расовое отличие, обладают, по-видимому, инстинктом, действующим против их слияния с другими. Ассимиляция евреев с европейскими нациями… не могла искоренить ощущение отсутствия родства между ними и теми, среди которых они жили. В конечном счете инстинктивное ощущение отсутствия родства объяснимо законом сохранения энергии. По этой причине оно не может быть искоренено, каким бы сильным ни было то давление, которое оказывается с благими намерениями»8.
Бубер, Цольшан и Эйнштейн были лишь тремя из числа сионистов-классиков, которые научно вещали о расовой чистоте. Но в абсолютном фанатизме немногие могли состязаться с американцем Морисом Сэмюэлем. В свое время известный публицист — позже, в 40-х гг., ему пришлось работать с Вейцманом над автобиографией последнего — в книге
«Я — еврей» обратился, в 1927 г. к американскому народу.
Он яростно раскритиковал некий город (который, как он охотно признался, ему был известен понаслышке) и заявил, что обличающие материалы позволят нам догадаться, что речь идет о колонии свободно живущих художников, находящейся в Таосе, штат Нью-Мексико:
«В это небольшое местечко съехались представители африканских негров, американцев и китайцев, семитов и ариев… началось свободное вступление в смешанные браки… Разве не эта картина, отчасти действительная, отчасти мысленно представленная, вызывает у меня сильное отвращение, чувство негодования по отношению к этому похабству, к этому скотству?.. Почему всплывшая тогда в моей памяти мыслимая деревня порождает в воображении кучу пресмыкающихся, мерзко совокупляющихся в ведре?» 9
«Чтобы быть хорошим сионистом, нужно быть немного антисемитом»
Хотя о крови то и дело говорилось в сионистской литературе до бедствия, она не была таким же главным элементом идеи, как земля. Пока берега Америки оставались открытыми, евреи Европы задавались вопросом: если с антисемитизмом невозможно бороться на родине, почему бы не последовать евреям за
