Тоже все ненастоящее — это Васька уже разглядел. И дома, и храм, и тюрьма — все было сбито из досок и фанеры, но так здорово раскрашено, что и не отличишь от настоящего.
А море по-прежнему шумело и с грохотом обрушивалось на каменистый берег. Воздух был влажен и чист. Из большого Теплого города доносилась красивая музыка. Солнце садилось в море где-то совсем неподалеку. И вдруг начало темнеть, да так неожиданно скоро, что Васька не успел даже пройти до конца этой скучной серой улицы. Он уже подумывал, а не лучше ли вернуться обратно, но задержался, услыхав, как кто-то, спускаясь с горы, развеселым голосом напевал очень грустную песенку:
Камешки летели из-под ног идущего, скатывались с горы и ударялись о стены домов гулко, как о фанерные ящики.
Васька приготовился бежать. Большая белая собака кинулась к нему и угрожающе зарычала. Но Васька не очень испугался. У него с собаками всегда устанавливались хорошие отношения. Он тихонько посвистел и похлопал себя по колену, что на собачьем языке означало:
«Да ты что? Своих не узнала?»
Собака сконфузилась, вильнула хвостом и ткнулась мордой в Васькин живот. Достав из-за пазухи кулек с помятыми чебуреками, Васька отломил кусок и сунул в собачью пасть. Собака мгновенно проглотила, восторженно закрутила хвостом и даже тихонько заскулила, как бы заверяя:
«Да я для тебя что хочешь!..»
— Снежок! — послышался из темноты грубый голос. — Вот подлый пес… Это ты с кем там?
С горы спускался большого роста человек.
— Подлец ты, Снежок, и все поступки твои подлые. Эй, что там за человек?
— Это я, дядечка, — отозвался Васька.
— Кто ты?
— Просто одинокий человек. Вот и все.
Снежок весело залаял, как бы заверяя, что никакой опасности тут нет и все в порядке.
— Замолчи, собачье отродье, — совсем не грозно прорычал человек, подходя к Ваське. — Да ты, оказывается, и не человек вовсе, а всего полчеловека… Откуда ты, прелестное дитя?..
Человек этот определенно добрый, об этом Васька догадался еще когда только встретился со Снежком. У злого хозяина не может быть доброй собаки. Но где же тот второй, который пел там на горе жалобным тонким голосом? Но сколько Васька ни выглядывал, никакого другого человека он не увидел.
— Ты что не отвечаешь? — спросил хозяин доброй собаки.
— Я, дядечка, из Нашего города.
— Ого! Далеко тебя забросило! Только знаешь что: не зови меня дядечкой, поскольку я тетечка. И зовут меня вполне по-женски — Марфа Игнатьевна. А для тебя я буду тетка Марфа. Так и зови.
Да, действительно — тетечка. Тетка. Васька рассмеялся и удивленно покрутил головой:
— А-яй, как же это я не разглядел. Тут у вас так скоро темнеет, что я еще не приморгался.
Посмеиваясь, она опустилась на какой-то каменный выступ, Васька тут же устроился против нее на теплой траве. Снежок прилег, положив голову на Васькины колени.
— Ночь только начинается, — проговорила тетка Марфа, — и, значит, давай разговаривать, время убивать.
— А про что разговаривать?
— А про что хочешь. Вот, к примеру, есть очень занимательный разговор про то, как ты с самого Урала да к Синему морю махнул?
Васька сразу заскучал — все как сговорились: расскажи, да расскажи про себя. Кто ты, откуда и зачем.
— Спать я хочу, вот что. Целый день бегаю, — признался он.
— Я так и поняла. Надоело тебе дома жить, потянуло в дальние страны. Как разбежался от самых Уральских гор, так и остановиться не можешь.
— Дальние страны… — Васька усмехнулся. — Это, тетечка, для дураков приманка.
— Вот даже как! Тогда что же тебя, такого рассудительного и умного, из дома выманило?
Нет, видать, от нее не отбрешешься. Васька широко и так сладко зевнул, что Снежок тревожно поднял уши. Хорошо этой тетке, днем выспалась, так теперь ей поговорить охота. Хоть со Снежком, если никого нет. Не очень вежливо, только чтобы она отвязалась, Васька ответил:
— Обезьяна меня выманила.
Пусть обижается.
Но она не обиделась.
— Какая обезьяна? — спросила она с такой доброй заинтересованностью, что Васька слегка застыдился:
— Такая, в красных штанах. Я тогда еще и в школу-то не ходил. Вот она меня и поманила…
И он рассказал все как было. Тетка Марфа, слушая Васькину историю, то шумно вздыхала, то посмеивалась и даже всплакнула под конец над горькой Васькиной долей.
А когда Васька рассказал, как он убегал от плакатов, требующих рыжего мальчика, она даже привстала и наклонилась к нему.
— А ты что? Рыжий разве?
— Как есть, рыжий, — признался Васька и сдернул с головы курортный картузик.
— Ну, парень, это судьба! — торжествующе воскликнула тетка Марфа, и так же торжествующе прошептала: — В самое время ты подоспел. Если, конечно, у тебя талант. Ох, этот талант! Без него плохо, а с ним…
Она шумно вздохнула, словно талант — такая тяжесть, тащить которую ох как нелегко. Но Васька еще ничего такого не знал и потому решительно заявил:
— Есть во мне талант!
— О!.. Да ты отчаянный.
— В школе все говорили, есть.
— В школе? Там чего не наговорят. И меня самое такими разговорами с толку сбили. Ну да я не в обиде. А что еще Грак скажет…
Васька насторожился:
— Какой еще Грак?
— А вот узнаешь, какой, — угрожающе пообещала тетка Марфа.
Она привела Ваську на самую окраину скучного города, где под горой стоял каменный домик. Это у него только одна стенка раскрашена под серый камень, а в самом деле домик сколочен из неструганых досок и внутри приятно пахло сохнущим деревом и свежей смолой.
В углу стоял низенький лежак, совсем такой же, какие Васька видел на пляже.
— Это я тут днем отдыхаю, а, случается, и ночью. Давай-ка ложись. Уходился за день-то, убегался…
Васька разулся, лег на лежак, и сейчас же его закачало, словно в лодке, и ему сделалось так хорошо и спокойно, как давно уже не было.
— Спи, — сказала тетка Марфа, — может быть, приснится тебе твоя обезьянка, помашет тебе хвостом. Хорошая это мечта тебя поманила. Веселая. Ты спи, а я потихоньку говорить буду. У меня такая привычка поговорить с добрым человеком: хоть с тобой, хоть со Снежком, хоть сама с собой. Меня тоже, как и тебя, из дома выманили. Увидала я — девчонка — Любовь Орлову в кино и больше ничего уж не замечала. Как ослепла для всей остальной жизни. Одна она передо мною: идет по белой лестнице и поет:
Это тетка Марфа пропела так жалобно, что Васька рассмеялся и открыл глаза, но тут же снова задремал под басовитый рокот ее голоса:
— Выманила меня из родительского дома Любовь Орлова. Все я бросила, приехала на кинофабрику. Вот она — я! Новая звезда взошла на синем небе.
И снова разбудил Ваську тоненький голосок:
— Эту песню я не допела. Я ее только начала, как смотрю: режиссер Иван Яковлевич посинел лицом да как рассмеется! Чуть со стула не упал. И тут же без всякого перехода в крик ударился:
— Кто ее допустил? Уберите от меня это чудо природы!
И снова его на смех повернуло. Когда уж он вволю и насмеялся и накричался, то говорит:
— Кто это тебя надоумил в кино податься?
— Никто, — говорю, — сама дошла.
