убедительно. Поняв, что меня скулением не прошибешь, закончил: — Придется мне смириться. Ты — князь, а нам положено быть в твоей воле. — Потом предложил совсем буднично: — Отобедаешь, князь?
— Не хочу, — отказался я. — Вина дай, если есть хорошее.
— Вина хорошего нет, — сообщил он, — но есть мед монастырский, ягодный.
— Давай мёд, — согласился я.
— Ни разу не видел таких монет, — сообщил купец, попробовав мараведи на зуб и убедившись, что золотой. — Из какого-то латинского королевства?
— Из Португалии, — ответил я и объяснил, как их заимел: — Мой тесть с ними торговал.
— А где эта Португалия? — поинтересовался купец.
— За Геркулесовыми столпами, на краю земли, — дал я понятный ему ответ.
Савка принес тот самый бронзовый кубок, из которого пил купец, наполненный мутноватым напитком. На стенках сосуда было четыре овальных барельефа, изображавшие по пояс каких-то мужчин, скорее всего, святых. Сверху шли надписи, но только согласные буквы, так что я не смог расшифровать, кто это такие. Медовуха была сладковатая, с ягодным привкусом. Пилась легко, а вставляла здорово. Не успел я допить кубок, как через несколько минут вырубился.
2
Ночью мы стояли на якоре возле берега неподалеку от Месеврия. Город был окружен высокими каменными стенами с круглыми башнями. Это последний крупный византийский порт на нашем пути. Точнее, бывший византийский. Теперь он часть Латинской империи. Дальше начиналось Болгарское царство.
— Пошаливают там на море, в одиночку опасно плыть, — пожаловался купец, которого звали Борята Малый. — Будем здесь ждать, когда подойдет караван.
— А когда он будет? — спросил я.
К утру я совсем оклемался, даже встал и сделал небольшую зарядку, помахав саблей. Чувствовал себя молодым и сильным. Мне показалось, что сейчас я даже немного моложе, чем был, когда выплыл на полуостров Уирэлл. Жаль, нет зеркала, чтобы убедиться в этом.
— Кто его знает?! Может, несколько дней, а может, недель, — ответил купец Борята. — Никто ведь не ожидал, что потонут шесть ладей, поэтому и не узнавали, когда другие поплывут. Всемером мы бы отбились от любых разбойников.
— Давай не вдоль берега, а напрямую поплывем. Ветер попутный, будем и ночью идти под парусом. Дня за три-четыре доберемся до Днепра, — предложил я.
— Как это напрямую?! — удивился Борята Малый. — В открытом море править не по чему.
До компаса южнорусские купцы еще не додумались.
— По солнцу будем править да по звездам. Я вас доведу, не один раз так плавал, — пообещал ему.
— Не-е, боязно, — честно признался купец.
— Мне некогда сидеть здесь несколько недель, дела ждут, — надавил я. — Да и ты кучу денег сэкономишь.
То ли возможность сэкономить, то ли понял купец, что все равно будет по-моему, но больше не возражал. Выбрав якорь, мы, ориентируясь по солнцу, легли на курс примерно норд-норд-ост. Почти попутный юго-западный ветер силой балла три наполнил парус, гребцы налегли на весла — и ладья пошла со скоростью четыре-пять узлов в сторону острова Березань. Море совсем утихло, волна была мала. Массивный форштевень, верх которого был, как оказалось, в виде головы ушастого дракона с лошадиной гривой, легко рассекал чистую голубую морскую воду. В восьмидесятые-девяностые годы двадцатого века возле берегов Болгарии было много длинных, порой до двух-трех миль, и широких полос из плавающего полиэтилена, пластиковых пакетов и бутылок. В силу каких-то причин, эта срань собиралась здесь со всего Черного моря. Впрочем, в других частях моря ее тоже хватало, правда, не в таких больших количествах. Потом началась борьба с загрязнением окружающей среды, и ситуация сильно исправилась в лучшую сторону. Продолжали и дальше швырять в море отходы, мусор, но уже не в таких количествах.
Сам порой приказывал выбросить за борт кое-что. Помню, привезли мы в алжирский порт Мостаганем трубы для разведочного бурения нефти. Они были стянуты стальными тросами. Грузчики раскрепляли трубы и складывали тросы на причале. Обычно в развивающихся странах всегда находятся желающие получить на халяву крепления, сепарационные материалы, а тут стивидор уперся: забирайте тросы! Кстати, говорил он со мной на английском, с грузчиками — на арабском, а с местными начальниками — на французском. Французский в Алжире, как и в России девятнадцатого века, язык высших слоев общества. Пришлось погрузить тросы, тонн пять, на крышки трюмов. И что с ними дальше делать?! Мы направлялись в итальянский порт под погрузку, где должны были брать и палубный груз. Может, там кого-то и заинтересовали бы тросы, как металлолом, но, скорее всего, пришлось бы заказывать машину и оплачивать их перевозку якобы на свалку мусора. Поэтому ночью, сразу после выхода из порта, я приказал матросам выбросить тросы за борт. Они — не пластик, вреда морю не принесут. Упадут на дно и через несколько лет проржавеют и обрастут ракушками и водорослями. Если не зацепятся за сети рыбаков. Рыбацких суденышек там много. Наглые, правила не соблюдают, режут курс, как хотят. Недаром моряки торгового флота говорят: «Бойся в море рыбака и вояку-дурака». Приходилось направлять на рыбацкие суденышки луч прожектора, чтобы напомнить, что они в море не одни, и про себя желать, чтобы поймали трос.
Ночью гребцы спали, а ладья, сбавив ход до пары узлов, шла под парусом. Я был, так сказать, на вахте, показывал матросу, на какую звезду держать. Ночью на руле стоял другой — смышленый малый невысокого роста и со свернутым вправо носом. Болтал он без умолку. За три ночи я узнал от него почти все о состоянии дел во всей Киевской Руси и прилегающих землях. В том числе и о княжестве Путивльском. Дела там шли неважно. Грабили его все, кто только мог: половцы, местные бояре, соседние князья. Народ разбегался в разные стороны, в основном на север, подальше от Степи и налетов кочевников.
— Заправляет там сейчас боярин Епифан Сучков. Говорят, жадность его равна только его жестокости. И нет на него, иуду, управы! — горько закончил ночной кормчий.
— Сколь веревочки не виться, а конец придет, — сказал я и спросил: — А ты сам не путивльский?
После паузы он произнес:
— Нет, мы теперь черниговские. Князь Мстислав Святославич своих бояр в кулаке держит.
Вечером четвертого дня увидели землю впереди по правому борту. Это была северная оконечность Тендровской косы. Не видел ее более двадцати лет, но узнал сразу. За шесть с лишним веков она не изменилась.
— На ночь станем на якорь возле берега, — сказал я купцу Боряте Малому, — а завтра к вечеру будем в Днепре.
— Знаю я эти места, плавал мимо на Корсунь и Согдею, — сообщил он. — Латиняне, после того, как захватили Царьград, первое время не давали нам торговать напрямую, только через венецианцев. А кому понравится прибыль другому купцу отдавать?! Все наши и перестали возить товары в Царьград. Предместье у Святой Мамы, где обычно останавливались купцы из Чернигова, Киева, Переяславля, совсем запустело. Император Генрих понял, в чем дело, и урезал права венецианцам, уравнял их с остальными купцами.
Купец Борята теперь смотрел на меня с уважением. Видимо, не ожидал, что князь окажется лучшим капитаном, чем он сам.
— Да, что-то такое рассказывал мне тесть, — небрежно бросил я и уточнил: — Корсунь — это Херсон?
— Так его ромеи называют, — подтвердил купец.
— Что ты там покупал? — поинтересовался я.
— Вино, рыбу вяленую, ткани и специи восточные, — ответил он. — Еще там кони хорошие, только на ладье везти их неудобно, больше трех-четырех не возьмешь.
Видать, начатое мною в Херсоне разведение элитных лошадей до сих пор живет и здравствует.
