Рабиндранат Тагор
Ты погляди без отчаянья…
Краски цветов
Пусть жизнь будет прекрасна, как цветы летом, а смерть, как осенние листья.
Несколько лет назад мне пришлось некоторое количество дней провести в одиночестве, в рериховском Наггаре. Просыпаться от ярких, сулящих зной, рассветных лучей и засыпать под звуки гимнов, раздававшихся в разных домашних храмах селения – с этими гремящими песнопениями символически кормили вареным рисом, разоблачали, укладывали на покой и в густеющей тьме убаюкивали статуи бесчисленных богов долины Кулу. Днем же я, покидая улицу маленьких гималайских отелей, проходил несколько сот метров до знакомой тропы, круто поднимавшейся в гору. И добираясь до стоящего на вершине старинного храма Кришны, обычно пустеющего в эти часы, шел мимо плещущего ручья, где местные юноши увлеченно совершали омовение; на поворотах сталкивался с нежными, зорко- темноокими отроковицами, несущими кувшины к источнику и от источника. В лесу меня со свирепым шипением обступали стаи обезьян и нехотя уступали дорогу. В посвисте закипающих под ветром ветвей мне чудилась древняя песня джунглей… В такие мгновения, когда дороже всего собственное непосредственное ощущение, не хотелось никаких литературных ассоциаций, никаких чужих слов. И все же я невольно вспоминал о том, что все здесь мною увиденное это – мир, воспетый Рабиндранатом Тагором и, по счастью, еще наяву существующий хотя бы тут, в отрогах Гималаев, но также и в городках Пенджаба и Тамилнада, в граничащих с манговым лесом селениях Бенгалии…
«Аристократом-художником» назвал его Джавахарлал Неру. Конечно, не только потому, что Рабиндранат Тагор (собственно, Робиндронатх Тхакур, но иная транскрипция во всем мире утвердилась) и в самом деле происходил из аристократической семьи, к тому же, благодаря коммерческим оборотам дедушки поэта, несметно богатой, обладавшей имениями, дворцами, сокровищами. Но прежде всего потому, что великий поэт оставался эстетом и индивидуалистом даже в буре всенародной освободительной борьбы, которой всегда безусловно сочувствовал.
Бесспорно, он был рожден для того, чтобы жить вечностью и ее высокими мгновениями, говорить о самом главном – о любви и смерти, уходе:
Он жил такой напряженной, чуткой, одновременно всепоглощающей и жертвенной жизнью творца. Однажды записал в тетради: «Мысли несутся в моем уме подобно веренице птиц в небе. Мне слышен шум их крыльев». Казалось бы, что мудрецу до суетного и страждущего человечества… Но все-таки и все же… Кто был народней этого эстета! Кто бы еще так умел связать свою судьбу, свою личную историю с общей, рассказ о былой любви, вспоминаемой с острой болью, соединить с повествованием о повседневной жизни родного народа!
Ну, да, это перевод Бориса Пастернака, и словарь, стих, интонация – все пастернаковское, но ведь и Тагор, подлинный в своей проникновенности, здесь присутствует. Что в данном случае роднит переводимого поэта и поэта-переводчика? Ощущение связи поэзии и совести, желание и в любовной драме всегда соприкасаться с окружающей жизнью, с чужими существованиями, с народной гущей. Быть может, ненавязчивое, но убежденное толстовство того и другого писателя. Подобно графу Льву Толстому, потомственный заминдар, бенгальский помещик Рабиндранат Тагор решительно перешел на сторону малоимущих и угнетенных. Мысленно превращался в простого крестьянина, занятого своим трудом и живущего в одной деревне с любимой: «Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной…» Подобно Толстому, проповедовал ненасилие и проклинал дары цивилизации:
Между тем он нередко бывал в Европе, подолгу жил в Англии, слушал лекции в Лондонском университете, изучал литературу и музыку. Универсальный гений, он не боялся влияний и заимствований. В его ранних стихотворных сборниках воздействие романтической лирики Шелли сочеталось с образами санскритской словесности, а в написанной им музыкальной драме «Гений Вальмики» звучат то индийские мелодии, то ирландские песни. С годами усилилось влияние поэзии и натурфилософии Гёте. В конце концов, он был интернационалистом, возвышенным космополитом, решительно приветствовал ждущие человечество радикальные перемены. Одобрил разрушение феодальной морали, распад старинных, суровых форм семейной жизни. Произнес слово жалости и сострадания, обращенное к «неприкасаемым»… Но что поделать, если все равно и вопреки всему самым дорогим оставалось для него родное, выпавшее из истории захолустье! Узкая сельская улица, на которой и шатающийся без дела слон – не экзотика, а затаившийся на околице тигр – обыденность. И всюду – бурление не изменяющейся в основах жизни. В стихотворении «Переправа» нет осуждения тысячелетней косности – только правда и сердечная привязанность к маленькой вселенной, частице необозримой Индии:
