обеспечивались также за счет судоходства и судостроения, мукомольного производства, разнообразных ремесел и торговли. Причем местные купцы наладили торговые связи не только (и не столько) с далекой метрополией, но и с английскими коллегами на Карибских «сахарных» островах.
На первых порах Мэриленд, Виргиния, Каролина и Джорджия представляли собой весьма нездоровые (а порой и откровенно опасные) для европейцев места. Нелегкий труд, суровые условия жизни, неизбежно укорачивающие ее длительность, – все это привело к тому, что население на Юге, во-первых, было немногочисленным, а во-вторых, преимущественно мужским. Климат и сам характер почвы способствовали возникновению больших плантаций, на которых возделывались преимущественно рис и табак. Рассматриваемые в совокупности экономические и природные предпосылки создавали условия, которые в перспективе воздействовали как на развитие самих южных колоний, так и всей нации в целом.
Не имея в достаточном количестве свободной рабочей силы, первые колонисты Чесапикского залива очень скоро оказались в полной зависимости от рабского труда. Изначально источником рабочих рук являлась Англия, которая поставляла в регион законтрактованных сервентов. В рамках этой системы молодые мужчины (и в меньшей степени женщины) в возрасте 15–25 лет, не сумевшие реализовать себя на родине, соглашались переехать в Америку, покрыв все дорожные издержки трудом на новом месте в течение 4–7 лет. Все это время их контракт оставался на руках у хозяина, на которого они работали, получая взамен кров и пищу. По окончании срока контракта им нередко выдавали небольшой клочок земли, инструменты, домашнюю скотину или другие «атрибуты свободы». Служба на чужбине была нелегким делом, но многие молодые люди шли на это, желая в конечном счете изменить к лучшему условия своей жизни. Это был их выбор в борьбе с незавидной судьбой. Большая часть новоприбывших – от 2/3 до 4/5 – приехала на берег Чесапикского залива в качестве наемных рабочих. Если же говорить об американских колониях в целом, то половина всех европейских иммигрантов разделила их участь.
Однако в последней четверти XVII столетия наметились тенденции, изменившие не только лицо колонии Чесапикского залива, но и навсегда переориентировавшие американское общество. Во-первых, владельцы земельной собственности в Южных колониях ускоренными темпами объединяли свои участки, формируя крупномасштабные хозяйства, для которых, соответственно, требовалось значительно больше рабочей силы. Во-вторых, цены на табак, главную сельскохозяйственную культуру Юга, в 1660-х годах упали и оставались на низком уровне, вынуждая всех плантаторов продавать дешевле. В-третьих, по мере того как прирост населения в Англии снижался и одновременно улучшались условия жизни, число людей, желавших уехать в Америку в качестве законтрактованных рабочих, уменьшалось – таким образом, количество сервентов также сократилось. В-четвертых, законы Виргинии и других колоний были направлены на ухудшение положения чернокожих работников и в конечном счете привели к узакониванию системы рабского труда. Хотя теоретически чернокожие рабочие являлись свободными людьми, на деле им приходилось мириться с ущемлением своих гражданских, юридических и имущественных прав. Теперь белые хозяева получили возможность продлевать срок службы негров и активно этим пользовались. В результате продленная служба очень скоро превратилась в бессрочную. Более того, потомство чернокожих рабынь автоматически наследовало статус своих матерей, то есть тоже превращалось в рабов. В-пятых, в 1697 году Королевская африканская компания утратила монополию на работорговлю, что развязало руки ее конкурентам и привело к расширению торговли невольниками. И, наконец, в-шестых, среди американских колонистов получил распространение расистский миф о неполноценности чернокожих, ставший моральным основанием (многие белые американцы с готовностью им воспользовались) для узаконивания института рабства.
С чисто экономической точки зрения плантаторам также было выгоднее использовать чернокожих рабов, чем сервентов, ведь это надолго решало проблемы с рабочей силой. Тем более что с расширением рабовладельческого рынка цены на живой товар, поначалу довольно высокие, стремительно падали. С улучшением условий жизни в южных колониях увеличился и срок жизни рабов, другими словами, их дольше можно было использовать в качестве бесплатных работников. В таких условиях надобность в сервентах попросту отпадала: какой смысл заключать контракты с временными работниками, когда под рукой бесплатные пожизненные рабочие? К тому же рабы были абсолютно бесправны и беспрекословно подчинялись белым хозяевам. Их можно было заставлять работать от зари до зари, продавать, наказывать и даже убивать. А поскольку дети рабов также поступали в собственность хозяина, то рабовладелец получал идеальный самовоспроизводящийся источник рабочей силы.
Изначально торговлю рабами в Новом Свете осуществляли испанцы и португальцы. Позже к ним присоединились голландцы, англичане и французы. В этой отвратительной торговле живым товаром принимали участие и сами чернокожие: одни африканцы продавали других в обмен на европейские товары. Жертвами, как правило, становились жители западного побережья Африки – от Анголы до Сенегамбии.[5] В этом регионе проживало множество народностей, каждая со своей религией, культурой, языком и типом семейных связей.
Закованных в кандалы невольников грузили в трюм, и рабовладельческое судно пускалось в путь длиной в 5 тыс. миль – вдоль «срединного перехода» [6] из Африки в Америку. Жадные до прибыли капитаны запихивали в крошечные, душные помещения по 100, 200 и больше человек. Примерно пятая часть рабов погибала по пути к покупателям в Новом Свете. Подсчитано, что с начала XVI века до середины XIX века европейские работорговцы насильно вывезли из Африки 10–12 млн человек. Ситуация была такова, что к концу XVIII века из всех иноземцев, прибывших в Северную и Южную Америку, большую часть составляли вовсе не европейцы, а выходцы с Африканского континента.
Восемьдесят процентов невольников, прибывших в западное полушарие, оседали в Вест-Индии и Бразилии. И лишь небольшая часть (4–5% от общего числа) отправлялась в будущие Соединенные Штаты. Значительную часть этих рабов приобретали плантаторы Южных колоний, занимавшиеся выращиванием риса и табака. Надо сказать, что в конце XVII века условия жизни на табачных плантациях Чесапикского залива были более здоровыми, а труд менее мучительным, чем на рисовых полях. Помимо работоспособных мужчин, хозяева часто покупали женщин-рабынь. Таким образом они восстанавливали половое равновесие в популяции рабов и давали возможность хотя бы попытаться воссоздать некое подобие семейной жизни, от которой те были насильно оторваны. Хоть какое-то утешение! Однако плантаторами двигало отнюдь не человеколюбие: дело в том, что все потомство чернокожих рабынь (независимо от цвета кожи отца) становилось «собственностью» рабовладельца. На рисовых полях Каролины окружающая среда была куда более враждебна человеческому организму, соответственно, условия труда суровее, а вероятная продолжительность жизни короче. Да и женщин-рабынь здесь было гораздо меньше. Таким образом, чем дальше на Юг, тем тяжелее складывалась жизнь рабов.
В 1680 году общее количество рабов в американских колониях составляло примерно 7 тыс. человек (из них в одной только Виргинии жили 3 тыс.). К 1700 году это число более чем утроилось и достигло 25 тыс. человек, что составляло 20 % всего населения Юга. Однако приведенные цифры маскировали непомерно большую концентрацию рабов в отдельных областях. Например, в 1720 году число чернокожих рабов насчитывало 70 % от общего числа проживавших в Южной Каролине. Негры также доминировали практически во всех прибрежных поселениях Виргинии – именно там, где 100 лет назад обосновались первые европейцы.
Рабство существовало во всех английских колониях, но в различной степени. Самая высокая потребность в рабском труде была на Юге, самая низкая – в Новой Англии. В среднеатлантических колониях с их характерным составом почв, способствовавшим широкомасштабному возделыванию зерновых культур, число рабов (точно так же, как прежде число законтрактованных сервентов) вдвое превышало таковое в Новой Англии. Это и понятно, ведь Нью-Йорк, Пенсильвания, Нью-Джерси и Делавэр обладали более разнообразной экономикой, чем южные колонии: в качестве альтернативы широкомасштабному земледелию здесь имелась развитая торговля и небольшие частные мануфактуры, не требовавшие применения рабского труда. Поэтому количество рабов в этих колониях было значительно ниже, чем на Юге – от Мэриленда до Джорджии.
Среднеатлантический регион имел еще одну отличительную особенность: именно здесь возникли такие процветающие города, как Филадельфия и Нью-Йорк, – к концу XVIII века они затмили Бостон и превратились в крупнейшие центры деловой жизни Америки. Характерной чертой этих колоний стал чрезвычайно пестрый этнический состав населения: здесь оседали прибывшие из Европы англичане, ирландцы, шотландцы, валлийцы, немцы, голландцы, швейцарцы, французы, норвежцы, шведы и финны. Следует отметить одну из центральных колоний – Пенсильванию – за ее совершенно необычное для того времени отношение к коренному населению Америки: Уильям Пенн открыто признавал за индейцами право собственности на землю.
Пока он руководил колонией, пенсильванцы жили в мире с коренным населением. Некоторые индейцы, как, например, тускарора и шоуни, даже прибегали к помощи Пенсильвании, чтобы уладить конфликты с другими, более воинственно настроенными колониями. Пенн считал, что белые поселенцы должны выплачивать индейцам компенсацию за их исконные земли. Его правительство регулировало и прочие отношения с индейскими племенами, в том числе торговые. К сожалению, когда Пенн оставил свой пост, в колонию хлынул поток европейских иммигрантов, которые практиковали насильственные меры в отношении коренных обитателей.
Это неизбежно привело Пенсильванию к военным конфликтам, подобным тем, что ранее случались в других колониях. Самые жестокие столкновения между белыми и индейцами имели место в 1675 и 1676 годах. Так, в середине 1675 года индейцы племени вампаноаги под предводительством своего вождя Метакома (европейцы называли его «королем Филипом») напали на колонистов Новой Англии, которые самовольно захватили общинные индейские земли. В ходе «войны короля Филипа» более половины пуританских поселений подверглись нападению. Четыре тысячи человек погибли в ожесточенных схватках, которые закончились лишь со смертью Метакома (он умер на исходе лета 1676 года).
В то же самое время в Виргинии разразилось «восстание Натаниэля Бэкона»: возглавляемые Бэконом жители приграничных территорий развязали военные действия против индейских племен с целью захвата их земель. Губернатор колонии Уильям Беркли всячески пытался погасить конфликт – особенно с теми племенами, с которыми правительство в свое время заключило договоры. Однако его старания не дали результата: сторонники Бэкона отказывались подчиниться колониальным властям, обвиняя их в полном безразличии к проблемам колонистов-пионеров. В результате столкновения с индейцами продолжались, восстание набирало силу. Дело дошло до того, что мятежные отряды атаковали Джеймстаун. Лишь смерть Бэкона осенью 1676 года положила конец этому кровавому эпизоду американской истории.
Сорок лет спустя в Каролине вновь возник вооруженный конфликт, на сей раз касавшийся торговли с индейцами. Племена ямаси, кри и чоктавов, доведенные до крайности бесчестными и жестокими методами белых торговцев, напали на расположенные в глубине континента поселения колонистов и вынудили тех бежать на Атлантическое побережье. «Война ямаси» принимала угрожающие размеры, и чтобы покончить с ней, англичане заключили союз с индейцами чероки, давними противниками кри. Только таким образом – играя на разногласиях между различными индейскими племенами – белым поселенцам удалось выйти победителями в этой борьбе с коренным населением.
К концу XVII века англичане наконец оценили по достоинству свои колониальные владения на Карибах: спрос на сахар неуклонно повышался (выяснилось вдруг, что вся Европа населена сладкоежками), островные плантации сахарного тростника обещали легкий и надежный путь к обогащению. На фоне сказочных перспектив, открывавшихся в Вест-Индии, Атлантическое побережье Североамериканского континента явно проигрывало. Охочие до быстрой прибыли инвесторы предпочитали вкладывать средства в безопасную «сахарную торговлю». Прошло немало времени, прежде чем у лондонских политиков вновь открылись глаза на истинную ценность материковых владений Британской империи.
Пока же колонии мало радовали английскую корону. Во всяком случае по сравнению с тем, что досталось ее более удачливым соперникам – Испании и Португалии. Надежды на богатую прибыль от добычи полезных ископаемых не оправдались, зато проблем хватало. Начать хотя бы с населения колоний! Если на испанских территориях белое население представляло собой компактную (и удобную для управления) группу купцов и конкистадоров, то в английские колонии валом валил самый разнообразный народ. Эти люди приезжали в Новый Свет, чтобы остаться там навсегда. Решив заняться сельским хозяйством, они постоянно испытывали потребность в земле, которую приходилось отвоевывать у индейцев. Это приводило к бесконечным вооруженным конфликтам с коренным населением. Те из колонистов, кто успел обзавестись семьей или просто белой подружкой, не желали даже смотреть в сторону индейских женщин. Сексуальные и дружеские контакты с местными жителями не поощрялись в среде английских поселенцев. Индейцы рассматривались как грубые дикари, с которыми дозволено не чиниться. Их считали досадной помехой на пути «цивилизованных» европейцев, и эту помеху надлежало устранить как можно скорее.
С географической точки зрения, освоение нового континента шло медленно и неохотно: большинство переселенцев не желали двигаться в глубь материка, а оседали на побережье. С религией все обстояло еще тревожнее: колонисты не только сохраняли разрыв с официальной англиканской церковью, но и проявляли к ней открытую враждебность. В вопросах политики лондонское правительство предпочитало не вмешиваться в дела колоний – по крайней мере, до тех пор, пока те представляли собой отдельные разрозненные поселения и не объединились в государство с жесткой координированной властью. Аналогичную позицию метрополия занимала и в отношении экономики – Лондон практически не ограничивал свободу колонистов, большая часть которых прибыла в Новый Свет по трудовым контрактам.
Некоторые колониальные проекты, например в Мэриленде и Каролине, изначально задумывались как попытка возродить на американской почве нравы и порядки Старого Света. Другие – как Род-Айленд, Пенсильвания и Джорджия – пытались установить новые, утопические по своей сути порядки. Следует отметить, что и в том и в другом случае первоначальные замыслы потерпели крах, и заокеанские колонии в развитии приобрели уникальные и совершенно неожиданные формы. Многие американские переселенцы гордились своей мифической, возможно, даже эпической историей. Они верили, что их жизни с переездом в Америку получили новое, совершенно необычное продолжение и их героический опыт станет важным и значимым для всего человечества.
Глава 2
