Тата.
— Дело, внучка, дело! — Дедушка повернулся к Владику: — Спасибо! Хорошо бы, конечно, для порядка ещё табельки ваши посмотреть.
— Какие табельки? — удивился Владик.
— Обыкновенно какие — школьные, — объяснил дедушка.
— Зачем же? — с тревогой спросил Владик.
Дедушка внимательно посмотрел на Владика, задумался, потом неторопливо прошёлся по комнате и сказал:
— Так ведь люди в музее будут спрашивать: «Чья, мол, панорама? Что за Ваньков такой? За что ему такая честь?» А я скажу: «За то, мол, ему такая честь, что он отличник учёбы, хорошо учится». Вот какое дело. Впрочем, у вас, наверно, табельков-то и нет при себе?
— Нету, — тихо произнёс Владик.
А Петя громко подхватил:
— Нету! Нету при себе!
— Не беда, — решил дедушка. — Дело терпит. Завтра принесёте.
— А это обязательно табельки показывать? — осторожно спросил Владик.
— А почему же не показать? — отозвался дедушка. — Если отметки хорошие, стыдиться нечего. А если плохие…
— А если плохие, тогда что? — спросил Владик.
— Тогда дело худо, — развёл руками дедушка. — Да вам-то что? У вас отметки неважные, что ли?
— Нет, ничего. У меня важные, — сказал Петя.
— А у меня не совсем, — невнятно проговорил Владик.
— Как так? — Дедушка остановился. — Мне же про тебя Тата рассказывала…
— Не знаю, — Владик оглянулся на Тату. — Это всё раньше было. А сейчас…
— А сейчас что же? Тройки, что ли, попадаются?
— Если бы тройки!
— А что же?
— Помалкивай, помалкивай! — зашипел Петя и стал дёргать Владика за рукав.
Но Владик локтем оттолкнул его и признался:
— У меня, по правде сказать, ну… единичка одна есть. Только нечаянная…
— Нечаянная? — Дедушка вынул трубку изо рта. — Это как же так? А? По какому же предмету?
— По… истории… — Владик опустил голову.
— Как же это тебя угораздило? — огорчился дедушка. Он снова прошагал по комнате из угла в угол, потом остановился перед панорамой. — Неладно у нас получается! — Он постучал черенком трубки по краю стола, долго молчал, потом опять потрогал панораму и наконец произнёс: — Не знаю, как мне с вами быть. И обижать вас не хочется, да только похоже, что мне придётся от вашего подарка отказаться. Вот какая штука!
У Владика всё лицо сразу словно опалило огнём. Он почувствовал, что щёки, и уши, и даже нос — всё стало горячим. Он боялся взглянуть на Петю, который тоже стоял весь красный и всё мял и мял в руках бязевую простынку.
Тата кинулась к дедушке:
— Дедушка, не говори так, не отказывайся, дедушка! Ведь они для нас старались, для музея…
Дедушка положил ей руку на плечо:
— Не спорю, Таточка, вижу, что старались. Да что толку? Ведь люди на баррикадах на этих вот, — он показал на панораму, — гибли ради чего? Ради того именно, чтобы вы могли учиться как следует. А вы что же? Единички получать? Нет, внучка, так дело не пойдёт!
Он потянул за провод — вилка выскочила, и панорама погасла.
— Так что вы, художники, забирайте свой подарок — и, как говорится, всего хорошего.
— Дедушка, не надо! — снова стала просить Тата. — Зачем забирать? Ведь они исправят. Вот увидишь… Правда, ты исправишь? Правда, Владик?
Владик молчал. Дедушка сказал:
— Ну что ж, пускай оставляют, ладно. Я её приберу, в уголок поставлю куда-нибудь, а когда исправят, тогда мы её экспонируем. Ладно.
— Владька, давай оставим! Владька! — снова зашипел Петя.
— Чтобы она в тёмном углу стояла?! Не надо! — тоже шопотом отозвался Владик и посмотрел исподлобья на дедушку.
Дедушка прошёл к печке, присел на корточки и помешал в ней кочергой. Оранжевое пламя осветило его крупное морщинистое лицо, седые жёсткие усы, складки на шее. Несколько весёлых, раскалённых угольков выкатилось на пол. Дедушка голой рукой подхватил их и кинул обратно в печь. Потом он поднял голову:
— Вы что, ребятки, ещё здесь? Ведь я вам всё сказал. Да и время уже позднее.
Владик тяжело вздохнул. Он понял, что дедушку уговорить не удастся. Всё ясно: надо забирать панораму.
Не глядя друг на друга, Владик и Петя молча завернули панораму всё в ту же белую простынку, молча завязали углы.
— Пошли, — шопотом сказал Владик.
— Пошли, — отозвался Петя.
Мальчики на цыпочках вышли в сени, оделись, спустились со ступенек и захлопнули за собой дверь, на которой ещё долго качалась маленькая беленькая картонка с надписью: «Музей закрыт».
Двадцать пятая глава. Кира Петровна
В полном молчании ребята шли по Красной Пресне, неся громоздкий, неудобный ящик. Было холодно, руки коченели.
Вдоль всей улицы на высоких столбах сверкали круглые матовые фонари. В их молочно-белом сиянии кружились тёмные против света снежинки. И Владику вспомнилось, как в пионерском лагере по вечерам вокруг ламп точно так же толклись мошкара и мотыльки.
Вдруг Петя фыркнул.
— Свой человек! «Я тут свой человек»! — очень похоже передразнил он Владика. — Видно, какой ты свой человек!
Он дёрнул к себе ящик.
— Не дёргай! — рассердился Владик и рывком потянул панораму к себе. — А то я хуже дёрну… На варежку!
Петя стал натягивать на озябшую руку серую мохнатую варежку.
— А вот кто тебя дёргал за язык говорить про единицу?
Владик приостановился и в упор посмотрел на приятеля:
— А что по-твоему, врать, да?
Поневоле остановился и Петя:
— Не врать, а просто не говорить. Помалкивал бы, и всё.
Владик махнул рукой:
— Да это всё равно что врать!.. Ну, что стал? Пошли.
Они опять зашагали вдоль улицы.
— А потом, — продолжал Владик, — он бы всё равно узнал, ещё хуже было бы.
