Итак, сначала убили Виктора.
Потом Ликины сны истоптали высокие черные ботинки. Берцы, заляпанные грязью, громыхали по каменистой почве, и вот уже звуки шагов исчезают в треске очередей, из курчавой зеленой шерсти гор на всех парах несется смерть.
Проживая с другом-программистом, Вронской не следовало бы копировать военные сайты в «Избранное». Да и «Яндекс», предатель, расчувствовался под тонкими Пашиными пальцами и высветил последний параметр поиска: «Количество жертв чеченских кампаний».
– Глупости, Паша, не драматизируй, это просто профессиональный интерес, – отмахнулась Лика от подозрений бой-френда.
И даже сама на какой-то момент поверила в собственную искренность: ну какая Чечня, в самом деле? Нет, ей туда никак нельзя. Редактор «Ведомостей» Андрей Иванович Красноперов прямым текстом заявил: «Ты мне нужна живая-здоровая, сиди в Москве и думать не смей». Редактор в издательстве Алла Сергеева осторожно заметила: «Лика, военная тематика – не ваш жанр, женские детективы покупают для того, чтобы забыть о проблемах».
«Они сто раз правы, – с отчаянием думала Лика. – Даже если меня там не украдут и Андрею Ивановичу не придется раскошеливаться на выкуп, я все равно не смогу использовать полученный материал в книге. Любая детективная интрига – это просто цинизм рядом с реальной смертью».
И Паша уминал ужины, и сроки сдачи книжки поджимали, а «ведущее перо» светской хроники «Ведомостей» ушла в декрет, и Лика с ног сбилась, подыскивая ей замену, и не находилось никаких рациональных аргументов в пользу реального лицезрения топающих сквозь автоматные очереди заляпанных грязью ботинок.
Кто-то может похвастать только рационально принятыми решениями? Возможно. Но Лика Вронская к числу таких людей не относилась...
Для себя она все уже решила еще до разговора с отцом, отставным полковником ФСБ. Решила, что поедет. Папина консультация требовалась лишь для того, чтобы вернуться.
...Летом родители всегда перебирались жить на дачу, и Лика недоумевала: покидать московскую квартиру, с горячей водой, продуктовым магазином в двух шагах от дома, книжными лотками поблизости... Пилить по трассе, торчать в пробках, кормить комаров, полоть сорняки – зачем все это? А теперь поняла. Потому что птицы звенят в вековых соснах, и на клумбе желтенькие мордочки антютиных глазок, и через распахнутое окошко, поигрывая светлой органзой, теплый ветер доносит аромат клубники.
Когда глаза могут закрыться – они открываются, они все видят, черт возьми!
– Лика, что ты кушаешь? Почему ты такая худая и зеленая? Немедленно вымой руки – и за стол!
Если бы мама произнесла иную фразу – за нее впору было бы забеспокоиться.
– Чуть позже, я пока не голодна, – виновато пробормотала Лика. У мамы это отлично получалось: подчеркивать, что в этой жизни единственная ценность – поглощение вкусной и здоровой пищи. – Папка, а пошли в лес сходим? Я совсем очумела за своим компьютером!
Отец, худощавый, прямой, с припорошенными сединой висками, хитро прищурился.
– В лес, значит. Хорошо. Идем.
Они очень вовремя вышли за калитку. Соседский внук Савва уже вознамерился шлепнуть палкой по припаркованному у дачи небесно-голубому Ликиному «Фордику».
Отобрав у карапуза увесистое орудие – и дотащил ведь, хулиган, – отец прямо сказал:
– Выкладывай, что задумала.
Сколько себя помнила, Лика никогда не хитрила с родителями. Уникальный случай, но они признавали за ней право на все. Не кушать мерзкий винегрет в детском садике. Требовать лысого страшного пупса в подарок. Приносить из школы тройку по алгебре, потому что Раскольников интереснее формул. И даже любить одноклассника Диму, несмотря на поставленный ему в 14 лет диагноз «наследственный алкоголизм». Лет десять спустя отец признался: «Я мыл его разбитую физиономию в нашей ванной и молчал лишь по одной причине. Иначе ты бы вышла за него замуж». Да – она бы так и сделала. Из чувства противоречия или желания доказать, что дух жен декабристов реинкарнировался здесь, сейчас и именно в ее лице.
И вот после такой родительской любви и понимания она – единственная дочь – решила...
– Папа, я поеду в Чечню. Знаешь, наверное, большинство людей отмахивается от этой проблемы. Слишком страшно думать, слишком много крови, слишком больно. И я, как страус, пряталась в жизнь. Пока Витю не убили. Смерть близких людей все меняет. Я пыталась понять, за что он умер – и не находила ответа. Десять лет в нашей стране кровоточит чеченская рана, гибнут и пропадают люди, взрываются наши милиционеры, убивают чеченских боевиков. Почему так долго идет война? Сколько там жертв? Во имя чего? Ответов на эти вопросы я не нашла. И тогда поняла: мне надо это увидеть. Я хочу в этом разобраться, и я не могу этого не сделать. Мне снятся горы, папа...
Отец с досадой схватился за голову, потом плюнул на тропинку, треснул кулаком по серому шершавому стволу ближайшей сосны.
– Зачем?! Что ты там хочешь увидеть? Жить надоело?
Лика пожала плечами, виновато потупилась и принялась объяснять все заново. Чеченская война идет уже вдвое больше Великой Отечественной. Информация о ситуации в республике очень противоречивая. Понять, что там происходит, находясь в Москве, невозможно. А понять нужно. Потому что Витя погиб. И не только он, гибнут десятки тысяч молодых мальчиков и взрослых дядек-командующих. Это реальность сегодняшней России. Свою страну надо знать и понимать.
– Ты же учил меня этому! – воскликнула Лика. – Всегда говорил: Россия самая сильная, самая лучшая, самая честная. И я в это верю. Мне больно, что все, происходящее в Чечне, с нами происходит. Я должна понять причины, мотивы, поступки... В общем, я все решила. Еду.
– Дура, – отозвался отец и, нахмурившись, спросил: – Ты, вообще, знаешь, куда лезешь?
С логикой – Лика Вронская это понимала совершенно отчетливо – у нее имелись проблемы. Но информацию собирать – профессиональный рефлекс – она умела. Начала краткий экскурс в многовековую историю Кавказских войн, пару раз процитировала генерала Ермолова, вспомнила послереволюционную резню и коллаборационистов времен Отечественной, упомянула чечено-ингушское переселение, «оттепельную» передачу казачьих земель.
– Все это так, – раздраженно перебил отец. – Но ты не понимаешь главного. За первую и вторую военные кампании фактически в Чечне не осталось ни одной семьи, где не пострадали бы родственники. Их общество традиционалистское, они до сих пор придерживаются обряда кровной мести. Место женщины в сознании чеченцев не идентично нашему. Лика, оказавшись там, ты, во-первых, становишься мишенью для вымещения не тобой нанесенных обид. Во-вторых, тебя может изнасиловать любой боевик, и ему будет абсолютно наплевать на твои возражения. Далее. Обстановка в республике остается сложной. Федеральные силы контролируют большинство территории, однако они не могут полностью ликвидировать засевшие в горах бандформирования. Там кругом горы, и боевиков не достать – ни бронетехникой, ни вертолетами, ни артиллерией. Доча, риск большой. Подумай, прошу тебя!
В соснах плутали желтые прожекторы солнца. Лика молча следила за ними взглядом. Папа прав, что тут скажешь...
Она сорвала листик заячьей капусты, и резкий кислый вкус мгновенно напомнил детство. Отец придумал ей тогда целую историю про зайцев, которые выращивают в лесу капусту, а еще иногда передают ей книжки в подарок.
– Пап, я понимаю, что ехать туда одной не стоит, – выдавила из себя Лика, чувствуя, что пауза слишком уж затянулась.
Отец что-то обдумывал, почесывая заросшую седой щетиной щеку, и Лика невольно поймала себя на мысли, что любуется его крепкой подтянутой фигурой, идеально прямой осанкой. Ему шли даже морщины, прочертившие в уголках глаз пару солнечных лучиков. Папины глаза, и теперь ослепительно синие, в молодости, должно быть, и вовсе мгновенно затягивали в омут любви, неудивительно, что мама в нем утонула.
«Хороших людей годы красят», – подумала Лика.
Ее размышления прервала короткая ремарка.
– СОБР, – сказал папа. – Я тут прикинул, с кем тебе будет безопаснее поехать в Чечню. Там сейчас не работает только ленивый – и милиция, мвдэшные СОБРы-ОМОНы, и спецподразделения ФСБ. По линии ФСБ
