Со скопа отозвался злой голос:
— Помолимся, судья! Пусть тебе будет с Ядвигой так сладко, как нам всем с ней бывало!
Ванькович переждал насмешливый мстительный хохот татей и махнул сотнику:
— На сук!
Злодеев окружили плотным кольцом и погнали по дороге да высоких осин.
Ванькович вернулся в хату. Ядвига со связанными руками окаменело стояла в углу. Избитые разбойники грудой лежали на полу. Нижние тяжело стонали, верхние грязно ругались на Ядвигу.
— Этих и эту в хлев! — приказал Ванькович.
Скоро в хату донеслось верещанье потесненных свиней…
Через месяц на главной виленской площади перед костелом святого Станислава, там, где высится стародавняя башня Крыви-Крывейта, плотники сбили помост, на помосте поставили виселицу. Объявленным днем на площади столпилось за двадцать тысяч народа. Не каждый великий князь при своей коронации видел здесь столько людей.
Время близилось к полудню. В замковом подземельи ксендз примирял Ядвигу со смертью. Она попросила свидания с судьей Ваньковичем. Тот пришел к ней.
— Ванькович! — Ядвига опустилась на колени. — Прости меня!
Ванькович не отозвался.
— Скучно жилось мне, Ванькович, — тихо, словно просясь о сочувствии, сказала Ядвига. — Не по сердцу мне было, как Марта, запасаться на зиму медом и мясом. Из года в год. Медвежье житье. Или бормотать молитвы перед крестом. Отец ждал сына. Я рыцарем должна была родиться. Но черт всунулся. Мужское сердце с женским телом соединил. А пошла за Ходевича, так он пил и бил. Не стерпела — звездышем ему в лоб. Умер — а мне праздник. И уже никого не жалела. В наслаждение вошло летать над бездной, куда льется кровь и падают жизни. Как месяц без дела, голова начинала гореть… Бессмыслица то, что мы жизнью называем… А тебя я любила. Тоскливо мне было без тебя. Только знала, что вместе нам не судьба… Не могла дождаться, Ванькович, когда исполнишь клятву. Я разве только на минуту тебя пережила б — тоже полоснула бы ножом по шее…
— Имела лучший выход, — мрачно ответил Ванькович. — Могла споить свое стадо и порезать… Возможно, бог и простил бы тебе…
— Нет! — твердо отказалась Ядвига. — Гадилась бы сама себя, что тех зарезала, кого сама на грех соблазнила…
— Знаешь, о чем жалею? — спросил Ванькович.
— Скажи, — в глазах Ядвиги загорелась надежда.
— О том, что легко умрешь! — сказал Ванькович и вышел.
Русиновскую повели на площадь. На ней оставили ее разбойничий наряд: латы, епанча, меч; только шлем не надевали ей на голову, чтобы все видели лицо убийцы, и волосы ее, собранные в косу, лежали золотым крылом поверх черной, как ночь, епанчи.
Палач помог Ядвиге стать на лавку, умелым движением надел на нее петлю, толпа затаила дыхание, и в этой мертвой тишине гулко стукнула о помост выбитая из-под ног лавка…
И было это в 1507 году, октября месяца предпоследним днем…
Вот и все.
Старшая сестра Марта от горя и стыда заболела и в скором времени умерла.
Пан Матуш спился.
Марыля, ужаснувшись грехами сестры, бросилась в Вилию.
Двор Русиновских соседи сожгли.
А почему так: три сестры — три непохожие жизни, три стихии — нет ответа.
