Прозу Масодова нельзя назвать «страшной», ибо находится она по ту сторону страха. Она открывает пространства Ритуала, единственно возможного Ритуала — Смерти. Так же, как Смерть является частью жизни, так и масодовские сочинения не имеют отношения к «литературе» в розановском смысле, к 'текущей словесности', о которой пишут благонамеренные критики.
Масодов — как на его сайте — 'последний советский писатель'. Он действительно...
Прозу Масодова нельзя назвать «страшной», ибо находится она по ту сторону страха. Она открывает пространства Ритуала, единственно возможного Ритуала — Смерти. Так же, как Смерть является частью жизни, так и масодовские сочинения не имеют отношения к «литературе» в розановском смысле, к 'текущей словесности', о которой пишут благонамеренные критики.
Масодов — как на его сайте — 'последний советский писатель'. Он действительно продолжает советскую прозу. Продолжает серьезно и целеустремленно. Представим себе архетип 'советской прозы', особенно, 'советской прозы для юношества', — ее романтику заговоров и партизанщины, ее безжалостность к врагам и друзьям, ее фантастической силы пафос окончательной победы неважно чего над чем — и признаемся, что в Масодове этот архетип воплотился идеально. Масодов — стальной писатель; его идеальный читатель — стальной пионер, идущий строем где-то в стальном Валгалле подростковой культуры, чеканя шаг, на ремне — кортик, в руках — бронзовая птица. Советская культура, умерев, застыла в артефакт; Илья Масодов — лучший писатель этой страны Смерти.
Добавить отзыв
Жушман Дмитрий
Аннотация к книге