вылетел из класса в спешке найти укромное место для удовлетворения своих унизительных потребностей.
Дверь захлопнулась. Класс застыл, в недоуменном молчании взирая на опустевшую кушетку. Profesorka Фиала стояла, уставившись поверх очков на дверь, и Кару почувствовала угрызения совести. Может быть это было чересчур.
— Что случилось с Козломиром? — спросила Сусанна.
— Без понятия, — ответила Кару, разглядывая свой эскиз. С холста на неё взирал Каз во всем блеске похоти и элегантности, будто поджидая любовницу. Эта работа могла бы быть очень неплохой, но она все испортила. К низу линии утратили четкость, сливаясь в беспорядочное черканье, зарисовавшее его… незначительный пенис. Хотела бы она увидеть реакцию Бримстоуна на это. Он всегда отчитывал её за неблагоразумное использование желаний (например, за совсем недавнее, после которого брови Светлы за ночь стали толстыми как гусеницы и после выщипывания тут же отрастали обратно).
— Женщин сжигали на кострах и за меньшее. — Сказал тогда он.
'Ох, и повезло же мне, что не живу в средневековье,' подумала она.
ГЛАВА 4
ОТРАВЛЕННЫЙ ГУЛЯШ
Остаток дня прошел без происшествий. За парой по химии и занятием в лаборатории цвета, последовали техника рисования и ланч, после которого Сусанна отправилась в класс лепки, а Кару — на рисование. Оба эти предмета были трехчасовыми, так что занятия у девушек закончились, когда на город уже полностью опустилась ранняя зимняя темнота.
— В отраву? — Спросила Сусанна, как только они вышли из школы.
— Ты еще спрашиваешь?! — Воскликнула Кару. — Я умираю с голода!
Пригибая головы от ледяного холода, дующего навстречу, они пошли по направлению к реке.
Улицы Праги, едва тронутые переменами двадцать первого (впрочем, как и двадцатого или даже девятнадцатого веков) до сих пор выглядели по-сказочному нереально. Позолота возвышавшихся над тротуарами домов, украшенных лепниной в стиле Рококо и покрытых красной черепицей, отливала пурпурно-красным и бледно-голубым — цвета яичной скорлупы. Купола в стиле Бароко выступали приглушенной зеленью античной меди, а Готические шпили тянулись остриями вверх, будто готовые пронзить падших ангелов.
В воздухе витали воспоминая о волшебстве, революциях, о звуках скрипок великих мастеров. Мощеные булыжником переулочки извивались, словно лесные ручейки. Особы криминального вида в париках эпохи Моцарта толкали на углах улиц записи камерной музыки, а подвешенные в окнах домов марионетки предавали всему городу вид театра с прячущимися, пригнувшись за занавесками, кукольниками.
Над всем этим возвышался замок, силуэт которого острыми шипами вырисовывался на холме. По ночам он освещался прожекторами, купаясь в их зловещем свете.
Этим вечером небеса низко нависали переполненными снегом облаками, создавая тонкий ореол вокруг уличных фонарей.
Расположенное вниз по Ручью Дьявола, кафе 'Отравленный Гуляш' было местом, на которое вряд ли можно наскочить случайно. Необходимо было точно знать его расположение, чтобы, пронырнув под непримечательной каменной аркой, пройти через окруженное стенами кладбище и оказаться перед освещаемыми лампами витринами кафе.
К сожалению, у туристов больше не было шанса стать для себя первооткрывателями этого места — последнее издание путеводителя 'Одинокая Планета' выдало его расположение миру, и последние полгода путешественники с рюкзаками за спинами, вытягивая шеи, то и дело заглядывали в арку в поисках злачных уголков Праги, о которых можно было бы написать в почтовых открытках:
'Церковь, когда-то примыкавшая к этому средневековому монастырю, сгорела дотла около трех столетий назад, но помещения, в которых обитали монахи, сохранились, и были превращены в наиболее странное кафе, которое только можно было найти: заставленное классическими статуями, причем на каждой красовался противогаз времен Первой Мировой Войны из коллекции хозяина заведения. Существовала легенда, что в Средние века спятивший повар погубил целый монастырь всего одним котелком отравленного гуляша. Отсюда, собственно, и появилось название фирменного блюда кафе (гуляша, конечно же), самого заведения и преувеличенно мрачной атмосферы, царящей в нем: сядьте на бархатный диванчик и обоприте ноги о гроб, черепа за спиной бармена могут (а может и нет) принадлежать отравленным монахам…'
Впрочем, в этот вечер здесь было довольно тихо. В углу какая-то иностранная семейная пара фотографировала своих детей, напяливших на себя противогазы, да в баре несколько мужчин налегали на выпивку, но большинство столиков — в виде гробов, окруженных низкими плюшевыми диванами — пустовало. Повсюду были расставлены римские статуи в натуральную величину: боги и нимфы с отсутствующими руками и крыльями, а в центре помещения — огромная копия всадника Марка Аврелия с Капитолийского холма.
— О, славно, Чумной не занят, — сказала Кару, кивая в сторону скульптуры. Как и на всех статуях в этом заведении, и на массивном императоре и на его коняге были надеты противогазы. При взгляде на эту парочку, Кару всегда приходила на ум ассоциация с первым всадником Апокалипсиса, Мором, сеявшим чуму по всему миру одним взмахом руки. Любимый столик девушек располагался в тени этого изваяния, предоставляя расположившимся за ним некое уединение и, в то же время, отличный (если не обращать внимание на то, что приходилось выглядывать из-за конских ног) обзор бара, позволявший тут же заметить любую интересную личность, переступившую порог кафе.
Они покидали портфели и повесили свои куртки на каменные пальцы Марка Аврелия.
Приветствуя их, стоявший за стойкой бара одноглазый владелец кафе поднял руку, и они помахали ему в ответ.
Они приходили сюда на протяжении уже двух с половиной лет, с тех пор как, по исполнении пятнадцати, поступили в Лицей. Кару тогда только переехала в Прагу и еще ни с кем не была знакома. На тот момент чешский (приобретенный благодаря загаданному желанию, а не путем усердного изучения — Кару вообще нравилось коллекционировать языки, и Бримстоун, зная об этом, никогда не мучился вопросом, что подарить ей на день рожденья) был еще в новинку для нее и создавал странное ощущение на языке, какое бывает когда впервые пробуешь какую-нибудь специю.
До приезда сюда она жила в одном из интернатов Англии. Там, будучи она нарочно говорила с американским акцентом, хорошо напрактикованным еще с детства, чтобы одноклассники думали о ней как об американке, хотя на самом деле у нее не было принадлежности ни к одной из наций. Все документы, удостоверяющие личность девушки, так же, как и акценты (за исключением одного — с её родного языка) были фальшивыми.
Сусанна же была чистокровной чешкой, из древнего рода кукольных мастеров из Южной Богемии, обитавшего в городке Крымлов и являющегося тамошней знаменитостью. Её старший брат отправился на службу в армию, тем самым буквально шокировав семью, Сусанна же любила это ремесло и поддерживала традиции семьи. Как и Кару, в школе она никого не знала, и, волею случая, в очень скором времени они были поставлены в пару для рисования фрески в местной начальной школе. Эта работа повлекла за собой целую неделю вечеров, проведенных на ступеньках приставных лестничек и вылившихся в посещение 'Отравленного Гуляша'. Именно так зародилась их дружба. Когда они закончили работу над фреской, хозяин кафе нанял их для рисования скелетов на крышках унитазов в туалете своего заведения. В качестве оплаты он предоставил им месяц бесплатных ужинов, уверенно заявив при этом, что отныне они будут постоянно приходить сюда. И оказался прав. Уже третий год подряд они так и поступали.
Они заказали по миске гуляша и, пока ели, обсуждали сегодняшнюю выходку Каза, волосы в носу у их учителя химии (из которых, как утверждала Сусанна, можно даже косы плести), и идеи своих проектов на семестр. Вскоре разговор перекинулся на обалденного новенького скрипача в оркестре Пражского театра марионеток.
