Гринго изображал шута на открытии нового торгового центра «Рододендрон» на радиальной линии метро: бесформенного каменного сгустка с розовыми стеклами и огромным стометровым цветком над входом. Обитатели района протестовали, потому что здание центра деформировало пейзаж, но, судя по всему, бой проиграли. Когда я приехал, шоу, слава богу, почти закончилось. Не знаю, что могло подвигнуть шестидесятилетнего мужика переодеться Майклом Джексоном, но, подозреваю, кое-что похуже обычного голода. На помосте, полускрытом от толпы покупателей, Гринго, в видавших виды штанах с люрексом и когда-то белой рубашке, пел «Thriller» на ломаном английском. Лицо его, в лучших традициях расистской иконографии прошлого века, казалось покрытым слоем блеска для обуви, и кожа смотрелась гораздо темнее, чем на самом деле. Гринго домучил песню с одышкой и отпустил несколько бородатых острот. Никто не засмеялся, и какой-то человек, наверное администратор, отобрал у него микрофон раньше, чем разошлись зрители.
Я настиг Гринго у подножия помоста, он платком стирал с лица темный грим. От него за версту несло вином, и поначалу он меня не узнал. Я раз десять повторил ему свое имя и имя Луки. Тогда он залился слезами.
Я постарался его утешить, и он повис на мне, пачкая рубашку. Я разрывался между жалостью и желанием убить его и положить конец всем его страданиям. В конце концов я выбрал третье решение: затащил его в бар торгового комплекса, украшенный желтыми цветами, как покрывало на кровати моей тетушки. Нам удалось найти свободный столик, я усадил его и заказал двойной коньяк. Он выпил коньяк, как воду, слегка пустив слюну. Я заказал еще, и на этот раз Гринго заправился достаточно, чтобы говорить. Теперь остановить его было трудно. Он начал восхвалять Луку, какой он был добрый, какой он был молодец, настоящий талант.
– Он обещал взять меня в свой новый спектакль. И посмотри, какое несчастье. У меня был настоящий шанс. А теперь его убили. Эта шлюха.
Он снова захлюпал носом, но я его остановил:
– Что за спектакль?
– Новый. Он уже написал текст, оставалось только найти другого импресарио. Этого козла Марчелло он не выносил. И Лука бы его нашел. Он вернулся бы на телевидение, и я вместе с ним. Надо было его поддержать. И тут – на тебе. Из-за этой шлюхи…
– Я не уверен, что это Катерина, Гринго.
– Она, кто же еще. Я видел Луку неделю назад. Он был взбешен как черт и говорил, что эта шлюха грозилась его урыть. И урыла. Мы должны были быть вместе сегодня. – С носа у него скатилась огромная слеза.
Неделю назад. Как раз перед тем, как его убили.
– Как это – урыть?
Он не отвечал, и я встряхнул его:
– В каком смысле «урыть»?
Гринго отпихнул мою руку:
– Какая тебе разница? Она его пришибла. Как собаку. Бедный Лука.
На этот раз он заплакал по-настоящему. Я не выдержал и бросил его за столиком, как живую рекламу о вреде алкоголя. Потом устыдился, вернулся и сунул ему в карман полтинник:
– Постарайся не пропить сразу.
Он поглядел на меня пустыми глазами, и на душе у меня лучше не стало. К счастью, когда я влез в машину и в клочки порвал листовку «Рододендрона-два» на станции «Орци Нуови», позвонила Лиза:
– Ты не забыл о сегодняшнем вечере?
– О сегодняшнем вечере?
– Сегодня четверг. Что у нас в четверг?
– Клецки? – Из мобильника повеяло холодом. – Да шучу, шучу, в четверг в «Арчи» выступает твой сын, правда?
– Браво! Я смогу вас познакомить, и ты дашь ему несколько полезных советов.
– Я не уверен, что способен теперь давать советы по поводу спектаклей.
– Не скромничай. Мне так хочется, чтобы ты стал его менеджером.
Бог не слишком милостив ко мне в этот период. И если это было единственным недостатком Лизы, с ним можно было и примириться.
– Обсудим это в спокойной обстановке, ладно?
Мы договорились увидеться прямо в клубе, и я поехал в «Крокодил». Мауро делал вид, что в упор меня не замечает, пока я не пригрозил его убить.
– Как Гринго? – спросил он.
– Исчезни!
Я отправился в складское помещение, ибо всегда чувствовал себя лучше в компании бочонков с пивом и ящиков с прохладительными напитками. Я не узнал о Луке ничего нового, кроме того, насколько он опустился. Единственным, от кого я хоть чего-то добился, был выживший из ума старик, убежденный в виновности Катерины. Его явно кто-то обманул. Но зачем? Я чувствовал себя опустошенным и, как всегда в таких ситуациях, на какую-то долю секунды пожалел, что бросил пить.
Я переоделся в чистую рубашку и тихо, как вор, вышел из бара.
11
Лиза, в компании маленького чудовища, поджидала меня у входа в клуб. Вот он, Альберто, одетый, как к первому причастию, при пиджаке и галстуке. Вокруг толпилось много народу, в основном люди среднего возраста, но попадалась и молодежь. Видимо, новые лица на эстраде привлекательны.
Лиза наклонилась к Альберто:
– Ты видел, кто пришел?
Альберто протянул мне руку, которую я уже собирался пожать, но он ее отдернул и поднял большой палец:
– Обратись в секретариат!
Лиза рассмеялась:
– Славный парень, правда?
Умереть, до чего славный.
– Меня зовут Сэмми.
Альберто серьезно на меня взглянул:
– Я знаю, мама мне говорила. У меня дома есть книга с твоими репризами.
– Нынче это редкость. Тебе нравится?
– Некоторые репризы – да, но, позволю себе заметить, в них слишком много сквернословия. Все эти словечки – трюки на продажу.
Я не нашелся что ответить, во многом он был прав.
– Значит, остерегись ими пользоваться.
– Конечно.
Лиза попыталась поправить ему галстук, но он раздраженно отодвинулся:
– Ну, мама, ты же знаешь, что мне неприятно, когда меня трогают при всех.
Она снова рассмеялась:
– Ладно, извини. – Потом повернулась ко мне. – Сэмми, посоветуй ему что-нибудь.
Альберто смотрел на меня без особого интереса. Я вздохнул про себя.
– Итак, Альберто, могу дать тебе совет, который сам когда-то получил от Вальтера Кьяри. Знаешь, кто это?
– Конечно. Он рассказывал анекдоты.
– Ответ немного упрощенный, но по сути верный. Так вот, он говорил мне: если публика смеется много и громко, держи ее подольше, если же ты почувствовал, что смеха маловато, понемногу ускоряй темп
