Комиссия ела его глазами. Только один смотрел не гак, как прочие. Да он и не был похож на прочих членов комиссии… Да, а чем же он отличался? Тоже немолодой, тоже почти лысый… Вот чем! Смотрел он не так. У него был живой человеческий взгляд. Не тяжелый и бесстрастный, а именно живой.
Самый Главный объявил перерыв. Странный субъект подошел к нему:
— Скажите, — спросил он, — где ответственные за дела?
— Они оказались настолько безответственными, что я ради интересов дела устранил их от дел, — ответил Самый Главный.
Странный субъект отшатнулся:
— Опять исчезновения?
— Ну, зачем же.
— Нет, нет, я знаю, как переводится на нормальный язык ваше «отстранить от дел»! А я думал, вы чем-то отличаетесь от тех, кто затеял эту ужасную селекцию!
— Больше того, я отныне решительный их противник. Но я вам говорил: надо что-то делать!
— Но нельзя же так! — с мольбой вскричал странный субъект. — Нельзя ходить по живым людям! Это… это не по-человечески!
— Что вы предлагаете? Если вы знаете выход, помогите мне.
Странный субъект отступил еще на шаг. Он как-то вдруг ослаб, одряхлел. Еще заметнее сделалось его одиночество.
— Мне нечего вам посоветовать, — еле слышно произнес он. — И помочь я вам не в силах. Я так долго сидел, что мне теперь не встать.
— А я должен что-то делать, — с напором повторил Самый Главный. — Вы уже помогли мне. Сегодня ночью, во время нашего диалога. Вы правы в главном. Вы не сказали только одного: на что оно способно, это третье поколение. А я понял. Я много передумал, когда наш разговор закончился, и я понял: оно способно либо спасти нас, либо — погубить.
Странный субъект молчал. А Самый Главный продолжал говорить — все так же, с напором, торопливо, как будто боялся, что его могут прервать:
— Вы правильно заметили: всё, что происходит, кому-то выгодно. Мой предшественник чувствовал эту опасность, потому что она исходила не от него и от него не зависела. Между дураками и умными был и есть кто-то третий, кому страшны умные и нужны дураки. Он — или они — сам хотел быть умнее всех, а для этого умные не нужны и необходимы дураки. А нет дураков — сгодятся и придурки.
— Как вы сказали? — не понял странный субъект. — Это же… просто кличка…
— Не просто! — воскликнул Самый Главный. — В мире ничто не просто, и наш молодой друг- инопланетянин случайно напомнил мне об этом. Придурок — не дурак. Он только притворяется дураком, потому что дураком быть пока выгоднее, чем умным. Я сделаю так, что им станет невыгодно, противно, невозможно казаться глупее, чем они есть. И мне помогут…
— Вы не сможете этого сделать, — покачал головой странный субъект. — Вы один.
— Кто сказал, что я один? Ошибаетесь! И я сделаю так, что станет выгоднее быть умным, чем дураком. Тогда не станет придурков.
— Вы не сможете этого сделать.
— Если я не смогу, придурки сожрут нас. Это куда страшнее, чем машина: масса людей, которые могут, но не хотят созидать, но которые хотят и могут жить за чужой счет. Они сожрут нас. Потом сожрут
— А вы надеетесь, что справитесь? — тихо спросил странный субъект, с сожалением глядя на Самого Главного.
Что-то заставило меня оглянуться.
Вокруг странного субъекта и Самого Главного, на некотором отдалении, столпилась комиссия. Такие же, как всегда, бесстрастные лица стеной окружали их. А над лысинами трепетали жгучие молнии. Самый Главный тоже заметил их. Они сделали шаг вперед. Но ближе не подошли. Так и стояли: сияющая лысинами хмурая толпа, в центре — Самый Главный, а вокруг него — пустота.
Самый Главный решительно раздвинул кольцо и, увлекая странного субъекта, влился за ручку двери соседнего большого зала.
Зал был полон. И он оглушительными аплодисментами приветствовал Самого Главного.
Я узнал тут деда, с которым беседовал у белой пирамидки в день своего появления здесь. Узнал пьяницу: он был трезв, на удивление серьезен и целеустремлён. Узнал работягу с завода. Узнал учителя и сердитого школьника. Узнал решительную аборигенку с большими чёрными руками, узнал её соседок. Самый Главный приветствовал их, проходя через весь зал к трибуне. Они приветствовали его. Странный субъект несколько растерянно обводил взглядом грохочущий зал, под сводами которого металось эхо.
— Теперь вы понимаете, почему я не один? — долетела к нему телепатема Самого Главного.
Вслух он сказал не это. Вслух он сказал:
— Я знал, что вы придёте. Спасибо, что вы пришли. Я не буду вас долго задерживать. Слов сказано много. Слишком много правильных слов. Нужны правильные дела. За работу!
— За… что?.. — переспросили откуда-то из середины зала.
Я похолодел. Я думал, Самый Главный растеряется от этих дурацких слов, и всё покатится в тартарары. Он действительно на секунду замешкался. Потом сказал решительно, но спокойно:
— А вот это попрошу прекратить. Думайте. Вспоминайте. Вы знаете, что это такое.
— Мы не умеем… — пролепетали в ответ. — Вы Самый Главный… командуйте…
— А вот это тоже попрошу прекратить. Сколько мне быть для вас Самым Главным? Ну-ка, мои хорошие, кончайте дурачиться и беритесь за ум. Не то вы у меня возьметесь за голову. Отныне имеют решающее значение дела. И только дела. Слова перестают быть целью и становятся средством.
Зал зашумел. Телепатией они если и владели, то очень слабо, привыкли общаться через посредство звуковых сигналов. Но информация начинала постепенно доходить до них.
Дверь зала приоткрылась. В зал осторожно проник член комиссии. Тот самый, с живыми глазами. Сел с краю на пустовавшее место.
Зал шумел. В нём что-то назревало. Самый Главный напряжённо следил за всем этим с трибуны. И вдруг пронесся первый шквал. А затем грянула буря.
Я думал, падают стены и рушится потолок. Но то были просто радостные крики и аплодисменты. Хлопал в ладоши сердитый школьник. Аплодировали учитель, дед, протрезвевший пьяница, работяга с завода, аборигенка с большими чёрными руками, ее соседки. По залу ходили волны, как по морю во время шторма. Все вставали с мест. А когда Самый Главный повторил: «За работу!», все потоком полились из зала.
Самый Главный подошел ко мне. Выглядел он еще хуже, чем до того. Но улыбался счастливо:
— Ну-ка, брат по разуму, давай прогуляемся. На народ посмотрим. Весна!
Да, за стеной была весна.
Солнечный свет одинаково лился и на грязь, и на старый мусор, и на догнивающий грязный снег, и на свежую зелёную траву. Высвечивал и старые дома, и новые, только что построенные. Играл в лужах на старом побитом асфальте и на новом, только что уложенном. Люди радовались свету. Впервые я видел улыбающиеся лица. Не ухмыляющиеся — именно улыбающиеся от души. Люди толпились на улицах, на площадях, что-то обсуждали. Кто-то уходил, когда наступало время идти на работу, кто-то приходил. Люди говорили друг с другом, и им было что друг другу сказать. Они спорили, горячились, доказывали своё, размахивая руками. Обсуждение продолжалось в парке, где звучала из дворца музыка и крутились под расцветающими деревьями аттракционы. Люди говорили. Их слова тут же повторяло радио. Люди спорили, и их споры тотчас же находили себе место в колонках газет. Под лучами солнца почти растаяли снег и розовый лак. Лак облетал целыми кусками. Взгляду открывались новые оттенки: то бледно-немощные, то, наоборот, удивительно свежие и яркие… Заметил я и своих знакомых несовершенновзрослых. Они ни к кому не приставали. С повязками ответственных за порядок они не только следили за порядком и чистотой, но и успевали время от времени встревать в споры. Оказывается, и им было что сказать. Их слушали с интересом, даже с некоторым удивлением.
