называемые в простонародье болванами, с глупыми, застывшими на лицах улыбками. Мистер Эглантайн выше этих жалких ухищрений, и я полагаю, он скорее дал бы отрубить собственную голову и выставить ее без туловища в качестве некоего украшения в витрине своей лавки, чем водрузить там манекен. На одном из стекол красивыми золотыми буквами выведено: 'Эглантиния — эссенция для носовых платков'; на другом — 'Восстановительный эликсир — незаменим для укрепления волос'.
И уж можно не сомневаться, что в своем деле мистер Эглантайн был истинным виртуозом. Он продавал кусок мыла, за который в другом месте не дали бы и шиллинга, за семь шиллингов, а его зубные щетки расходились с молниеносной быстротой по полгинеи за штуку. Если он предлагал дамам румяна или пудру, он умел придать этим простым вещам столько таинственной привлекательности, что совершенно невозможно было устоять перед соблазном, и дамы были убеждены, что нигде в другом месте не найти такой косметики. Он давал своим товарам какие-то невероятные, неслыханные названия и получал за них столь же неслыханные цены. Он действительно умел делать прически, как немногие это умеют в наше время, и говорят, что, когда в моде были локоны, он умудрялся за один вечер зарабатывать по двадцать фунтов, делая такое же количество причесок первым красавицам Англии. Появление бандо, по его словам, сократило его годовой доход на две тысячи фунтов, и ничто не вызывает в нем такого презрения и такой ненависти, как прическа, называемая 'мадонной'. 'Я не торговец, — любил повторять он, — а артист, дайте мне только хорошие волосы, и я сделаю вам любую прическу, и к тому же совершенно бесплатно!' Он уверял, что только благодаря прическе, которую он делал мадемуазель Зонтаг, в нее влюбился ее будущий супруг граф; у него хранится брошка с локоном ее волос, и, по его словам, эта была самая прекрасная голова, которую ему когда-либо приходилось видеть, разумеется, если не считать головы Морджианы Крамп.
Но каким же образом, обладая такими талантами и пользуясь всеобщим признанием, мистер Эглантайн не нажил состояния, как это сделали другие, куда менее одаренные от природы куаферы? Если уж говорить правду, объяснялось это тем, что мистер Эглантайн любил пожить в свое удовольствие и находился в лапах ростовщиков-евреев. Вот уже двадцать лет, как он вел свое дело: он занял тысячу фунтов, чтобы приобрести лавку и склад, и, по его подсчетам, заплатил более двадцати тысяч фунтов процентов под занятую первую тысячу, которая до сих пор оставалась невыплаченной, как и в первый день, когда он сделался владельцем лавки. Он мог бы показать вам, сколько десятков тысяч бутылок шампанского получил он от бескорыстных ростовщиков, с которыми он имел дело. А его 'салон' был сплошь увешан картинами, приобретенными им в таких же сделках. Если он продавал свои товары по неслыханным ценам, то и ему они обходились почти во столько же. В его лавке не было ни одной вещи, которую он приобрел бы, минуя посредничество поставщиков-израильтян; и в самой лавке, в передней комнате, сидел представитель его кредиторов, некий мистер Мосроз. Он вел кассу и следил за тем, чтобы его хозяевам отчислялась определенная сумма, согласно договору, заключенному между ними и мистером Эглантайном.
Мистер Эглантайн ненавидел его, разумеется, всем сердцем и относился к нему примерно так же, как Дамокл к нависшему над ним мечу. 'Это он-то мастер? Да это просто переодетый бейлиф, — возмущался мистер Эглантайн. Какой он Мосроз, его зовут Амос, и прежде чем попасть сюда, он торговал апельсинами'. Мистер Мосроз питал, со своей стороны, глубочайшее презрение к мистеру Эглантайну и мечтал о том дне, когда он сам станет владельцем лавки, а Эглантайна сделает своим подмастерьем, и тогда уж настанет его черед помыкать им и отпускать по его адресу шуточки.
Итак, мы видели, что в большой лавке парфюмера был свой злой гений, или, как говорится в пословице, своя червоточина, и хотя со стороны можно было подумать, что дела Эглантайна процветают, на самом деле положение его было довольно шатким.
Об отношениях между мистером Эглантайном и мистером Уокером можно судить из диалога, который произошел между обоими джентльменами однажды летом в пять часов пополудни, когда мистер Уокер, покинув свою контору, заглянул в лавку парфюмера.
— Дома ли мистер Эглантайн? — спросил мистер Уокер приказчика Мосроза, сидевшего в передней комнате.
— А я почем знаю, сами посмотрите (что означало 'чтоб тебе провалиться!')! — Мистер Мосроз ненавидел также и Уокера.
— Не вздумайте грубить мне, а то я сверну вам шею, мистер Амос, пригрозил мистер Уокер.
— Это мы еще посмотрим, мистер Хукер Уокер, — отвечал приказчик, нимало не устрашившись; капитан бросил на него несколько испепеляющих взглядов и прошел в заднюю комнату, или 'салон'.
— Добрый день, красавчик Тайни, — ну что, много работы?
— В городе ни души, я за целый день ни разу не притронулся к щипцам, уныло ответствовал мистер Эглантайн.
— Ну так приготовьте их скорее и займитесь моими бакенбардами. Я собираюсь обедать в 'Ридженте' с Биллингсгетом и еще кое с кем, так что уж, пожалуйста, постарайтесь.
— Никак не могу, капитан, я с минуты на минуту ожидаю дам.
— Ах, вот как. Как это, в самом деле, я осмелился беспокоить столь важную особу. Прощайте. Надеюсь услышать о вас через неделю.
Эта угроза означала, что через семь дней мистеру Эглантайну будет вручен к оплате вексель.
— Да куда же вы так спешите, капитан! Садитесь, пожалуйста, я вас мигом завью. А кстати, разве нельзя его переписать?
— Совершенно невозможно. И так уже три раза переписывали.
— Я уж постараюсь для вас, будьте уверены, вы останетесь довольны, право, я…
— Сколько же вы предлагаете?
— Десять фунтов, а?
— Что?! Предлагать моему патрону десять фунтов? Да вы спятили, Эглантайн! Подкрутите-ка еще немного левую бакенбарду.
— Но ведь я имел в виду только комиссионные!
— Ну ладно, посмотрим. Особа, с которой я сейчас имею дело, весьма влиятельная, так что, я думаю, можно будет договориться об отсрочке. А что касается меня, то сам я не имею к этому ни малейшего отношения, клянусь честью, я всего только дружеский посредник между ним и вами.
— Я это знаю, дорогой сэр.
Последние две фразы были сплошным лицемерием, парфюмеру было очень хорошо известно, что Уокер прикарманит эти десять фунтов. Но он был слишком беспечен, чтобы беспокоиться из-за десяти лишних фунтов, и слишком робок, чтобы ссориться с таким могущественным другом. Он уже трижды платил за отсрочку векселя, и все эти комиссионные, как ему было известно, шли в карман его друга мистера Уокера.
Теперь читателю, надеюсь, понятно, что означало слово 'агентство', начертанное на двери мистера Уокера. Он занимался посредничеством между заимодавцами и должниками, и в процессе передачи денег небольшие суммы неизбежно прилипали к его рукам. Он был также агентом по продаже вин; благодаря своим связям с сильными мира сего, он мог помочь получить какое-нибудь выгодное местечко; он распоряжался судьбой по меньшей мере полудюжины актеров и актрис, и в жизни последних, по всеобщему утверждению, он принимал особенно горячее участие. Мы перечислили далеко не все способы, которыми сей джентльмен умудрялся добывать средства к существованию, но так как при всем этом он любил жить на широкую ногу, играть и предаваться всевозможным наслаждениям, то порой, когда его расходы превышали доходы, он объявлял себя неплатежеспособным и таким способом отделывался от уплаты по векселям. Он так же свободно и беззаботно чувствовал себя во Флитской тюрьме, как и на Пэл-Мэл. 'Я живу очень просто, — говаривал этот философ, если у меня есть деньги, я их трачу, если у меня их нет, я занимаю, а если мои кредиторы пристают ко мне с ножом к горлу, я объявляю себя банкротом и остаюсь неуязвимым'. Какая счастливая гибкость характера! Я убежден, что, невзирая на все невзгоды и шаткость положения, во всей Англии не нашлось бы человека, чей сон был бы столь же безмятежен и совесть так же спокойна, как у капитана Говарда Уокера.
Предоставив свои бакенбарды мистеру Эглантайну, Уокер вспомнил о дамах, упомянутых парикмахером, и, обозвав его тихоней и счастливчиком, поинтересовался, хороши ли его дамы.
Эглантайн решил, что ему, пожалуй, не мешает похвастать перед человеком, с которым он связан денежными обязательствами, и намекнуть ему на свои блестящие виды на будущее и, следовательно, на
