мгновенье вы чувствуете, то есть это я почувствовал, страшнейший удар в грудь, ноги мои выскочили из стремян, а сам я повис на суку. Трубач, вырвавшись из-под меня, катался и бился в канаве. Он зацепился ремешками стремени за кол и никак не мог отцепиться. И вдруг откуда ни возьмись Заноза.
— Эй, любезный! — кричу я. — Ну-ка поживее сними меня.
— Боже праведный! — восклицает он. — А я было посчитал вас за малиновку!
— Снимите же меня! — повторил я. Но он сперва стал высвобождать Трубача и вывел-таки его из канавы, дрожащего и смирного, как овца.
— А ну спускай меня, — приказываю я.
— В свой черед, — отвечает он, а сам скидывает куртку да, посвистывая, обтирает бока Трубача. А когда управился, знаете, что вытворил этот прохвост? Преспокойно уселся на коня и заорал:
— Сам слезай, тухлая помада! Падай — и дело с концом! Пусть твой коняжка пробежится за гончими. А ты на моем рысаке добирайся до своего Тугорежвиля.
И верите ли, с этими словами он ускакал прочь, а я остался висеть на дереве в смертельном страхе, что сук вот-вот обломится. Он и обломился, а я плюхнулся в грязную канаву, и когда вылез из нее, то, честное слово, не походил на какую-нибудь там Венеру или Упалона Бульведерского, чью голову, бывало, причесывал и выставлял в витрине, когда занимался парикмахерством. И благоухал я вовсе не так приятно, как наше розовое масло. Да, скажу я вам, вид у меня был хуже некуда.
Ничего иного мне не оставалось, кроме как взобраться на осла, который смирнехонько общипывал листочки с живой изгороди, и направиться домой. После долгого утомительного пути я наконец добрался до ворот моего поместья.
Все уже были в сборе: и Хламсброд, успевший вернуться, и их сиятельства Мазилб с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей прогуливался перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них улизнула.
— Вот и сквайр Коукс! — закричали конюхи.
Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.
Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.
— Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее законному хозяину.
— Прохвост! — негодовал я. — Ты же ускакал на моей лошади!
— Видали черную неблагодарность? — отвечал Заноза. — Я нашел его лошадь в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.
Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от мучительного стыда мне было не до смеха.
Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще разок.
— Нет уж, — отвечал я. — С меня довольно!
Апрель. Последний удар
Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит, у Грогрэма, где несколько весельчаков собирались раза два в неделю поиграть в бильярд и уютно посидеть с трубочкой за кружкой пива, меня единодушно признавали первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий подряд у самого маркера Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув столь высокого положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования и преуспел в этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.
Можете себе представить, как были поражены моим мастерством граф и его превосходительство барон фон Понтер. Первые две или три партии, правда, барон у меня выиграл, но когда я разгадал его приемы, то стал его бить в пух; или уж непременно выигрывал шесть партий против четырех. На такой счет обычно на нас бились об заклад, и его превосходительство проигрывал крупные суммы графу, который знал толк в игре и всегда ставил на меня. Я же крупнее чем на шиллинги не играл, и, стало быть, от моего искусства мне было мало проку.
Однажды, войдя в бильярдную, я застал моих гостей в жарком споре.
— Ничего подобного! — возмущался капитан Хлам-сброд. — Я этого не допущу!
— Хочешь всю птичку цапайт сам?
— Ви не полюшить ни один перо, клянусь! — заявил граф. — Ми вас потропшль, месье де Ламсбро parole d'hon-neur [1].
— О чем это вы, джентльмены? — спросил я. — Про каких-то птиц и перья?
— А, — протянул Хламсброд. — Это мы толковали про… про… стрельбу по голубям. Граф спорит, что хлопнет птицу с двадцати ярдов, а я ответил, что такого не до-Пущу, это настоящее убийство.
— Та, та, мы про голупей, — подхватил барон. — Самый люший спорт. Ви стреляйт голупей, дорогой сквайр? Веселий разфлечений!
— Веселое для стрелков, — отвечал я. — Но не для голубей!
От этой шутки они чуть не лопнули со смеху, а я в ту пору не понял, чем она им так понравилась. Зато в тот день я задал барону знатную трепку и удалился с пятнадцатью шиллингами его денег в кармане.
Будучи спортсменом и человеком светским, я, конечно не, выписывал 'Вспышку' и даже побаловался двумя статейками для этого знаменитого издания. (В первой статье, которую Хламсброд подписал за меня Фило-Пеститисамикус, я рассказывал о соусе, с которым надлежит есть чирка и свистуху, а в другой за подписью Икс Перементус — о лучшем способе выращивания некоторых сортов картофеля. Мои корреспонденции наделали немало шуму в свое время, и редактор даже удостоил меня похвалы через свою газету.) Я постоянно прочитывал раздел 'Ответы читателям', и поелику начальное мое образование было порядком запущено (в нежном возрасте, девяти лет от роду, меня, как водится в нашем деле, подняли со школьной скамьи и засадили обучаться на овечьей голове, прежде чем допустить до человечьей), — так вот, стало быть, раз уж мое образование по части классических наук малость пострадало, я, признаюсь, почерпнул уйму всяких мудреных сведений из этого кладезя знаний, — уж, во всяком случае, достаточно, чтобы не спасовать по части учености ни перед одним из знатных господ, вхожих к нам в дом. Так вот, однажды в апреле я вычитал в разделе 'Ответы читателям' следующее:
Аутомодону. — Нам неизвестен точный возраст мистера Бейкера из театра Ковент-Гарден. Мы не знаем также, связан ли сей сын Феспида узами брака.
Утке с зеленым горошком. — Поясняем: когда А. ставит ладью на поле офицера В., а Б. при этом уходит на два поля своей королевской пешкой и делает шах королеве, ничто не препятствует королеве Б. взять пешку А., если Б. сочтет это целесообразным.
Ф. Л. С. — Мы неоднократно отвечали на вопрос о мадам Вестрис: ее девичья фамилия Берталоцци, а замужем она за сыном Чарльза Мэтьюса, знаменитого комического актера.
Честная игра. — Лучшим игроком-любителем в бильярд и экарте является Коукс-Таггеридж-Коукс, эск. (Портленд-Плейс и Таггериджвиль). Знаток бильярда Джонатан может из ста партий выиграть у Коукса только две. В карточной игре Коуксу вообще нет равных. Verbum sat [2] .
'Сципион американский' — болван.
Я прочитал вслух касающиеся меня строки графу и Хламсброду, и оба они диву давались, каким образом до редактора столь влиятельной газеты дошли эти сведения; и тут же решили, что барон, все еще так глупо кичившийся своей игрой, будет донельзя раздосадован моим успехом. Когда барону прочитали корреспонденцию, он и впрямь рассвирепел.
— Это есть столы, — вскричал он. — Столы (или, как он выговаривал, 'здолы'). — Поезжайт Лондон, пробовайт аспидный стол, и я вас буду обыграйт.
Мы оглушительно расхохотались, а потом в конце концов порешили, отчего ж не потрафить его сиятельству? — что я сыграю с ним на аспидном столе или на любых других по его выбору.
