дайте мне доказательство этой приязни! Развейте клевету, которую вы обо мне распространили, и залечите, если можете, если осталась в вас хоть крупица чести, залечите обиды, нанесенные бедной страдалице
Г. Линдон.'
Зачем было писать это письмо, если не для того, чтобы я ответил на него лично? Моя достойная союзница сообщила мне, где я могу встретить леди Линдон, и, следуя ее указаниям, я нашел свою богиню в Пантеоне. Здесь я наново разыграл перед ней дублинскую сцену, показав, как, при всем моем ничтожестве, велика моя власть и что энергия моя неистощима.
— Но, — прибавил я, — я так же велик в добре, как и во зле; и столь же нежный, преданный друг, как и опасный противник. Я сделаю все, что вы ни попросите, но не приказывайте мне от вас отречься. Это не в моей власти. Покуда мое сердце бьется, оно принадлежит вам. Это — моя судьба, ваша судьба! Оставьте же бесполезную борьбу и будьте моей. Прекраснейшая из женщин, только с жизнью моей заглохнет эта страсть: прикажите мне умереть и меня не станет. Угодно вам, чтобы я умер?
На это она сказала, смеясь (будучи женщиной живого темперамента, не лишенной чувства юмора), что отнюдь не хочет, чтобы я наложил на себя руки; и тогда я почувствовал, что она моя.
Ровно через год, 15 мая 1773 года, мне выпала честь и счастье повести к алтарю Гонорию, графиню Линдон, вдову покойного досточтимого сэра Чарльза Линдона, кавалера ордена Бани. Мы обвенчались в церкви св. Георгия на Ганноверской площади, обряд был совершен капелланом ее милости, его преподобием Сэмюелем Рантом. За церемонией последовали великолепный ужин и бал, коп были даны нами в нашей резиденции на Беркли-сквер, а на следующее утро моего выхода ожидали: герцог, четыре графа, три генерала и множество избраннейших представителей лондонского общества. Уолпол написал пасквиль на наш брак, Селвин острил над ним в 'Какаовом дереве', старая леди Типтоф, хоть и первая настаивала на нем, кусала себе локти, а юный Буллингдон, теперь это был четырнадцатилетний верзила, — когда графиня позвала его поцеловать папочку, погрозил мне кулаком и сказал:
— Он — мой отец? Я предпочел бы назвать этим именем любого лакея вашей милости!
Мне оставалось только смеяться над яростью мальчика и старухи, равно как и над пасквилями сент- джеймских острословов. Я отправил пламенное описание нашей свадьбы матушке и моему дядюшке, добрейшему шевалье. Достигнув вершины благоденствия, заняв в тридцать лет, единственно благодаря моим заслугам и энергии, самое высокое положение в Англии, доступное человеку, я решил до конца моих дней наслаждаться жизнью, как и подобает знатному джентльмену.
Приняв поздравления от наших лондонских друзей, — в то время люди не стеснялись своей женитьбы, как это наблюдается сейчас, — мы с Гонорией (которая так и сияла от счастья и в которой я обрел очаровательную, веселую и сговорчивую подругу) отправились проведать наши владения в Западной Англии, где я еще не бывал. Выехали из Лондона в трех каретах, заложенных четверней каждая; представляю, как возрадовался бы дядюшка, увидев на их панелях ирландский венец и древний герб рода Барри — рядом с короной пэров и всеми регалиями благородного дома Линдонов.
Перед отъездом из Лондона я испросил высочайшего соизволения присоединить к моему имени имя моей прекрасной супруги и с того времени принял титулование 'Барри Линдон', каковым прозваньем и надписал эту историю моей жизни.
Глава XVII
Я становлюсь украшением английского общества
Весь путь до Хэктонского замка, самого обширного и самого древнего владения наших предков в Девонширском графстве, мы совершили с той размеренной, неторопливой обстоятельностью, какая и подобает представителям высшей английской знати. Впереди поспешал курьер, заботившийся о наших привалах по всему пути следования; мы торжественно располагались на отдых в Эндовере, Илминстере и Эксетере и только на четвертый вечер, к самому ужину, подъехали к старинному замку с воротами, изукрашенными в том ужасном готическом вкусе, который приводит мистера Уолпола в такой неописуемый восторг.
Первые дни совместной жизни — обычно тяжкое испытание для новобрачных; я знавал супружеские пары, ворковавшие, как голубки, всю последующую жизнь, тогда как в свой медовый месяц они только и делали, что ссорились по пустякам. Я не избежал общей участи: во время нашего путешествия на запад страны леди Линдон изволила на меня гневаться всякий раз, как я доставал трубку и выкуривал ее в карете; я пристрастился к табаку, будучи солдатом Бюловского полка, и навсегда сохранил эту привычку; а еще леди Линдон изволила на меня обидеться как в Илминстере, так и в Эндовере за то, что вечерами я приглашал хозяев 'Колокола' и 'Льва' распить со мной бутылку-другую. Леди Линдон была дама надменная, а я терпеть не могу в людях гордыни, и, смею вас уверить, мне удалось в обоих случаях одержать победу над этим ее пороком. На третий день нашего путешествия я только мигнул, и она сама, своими руками, зажгла спичку и, глотая слезы, поднесла ее мне; а в Эксетере, в гостинице 'Лебедь', она стала совсем шелковой и смиренно спросила, не угодно ли мне вместе с хозяином посадить за стол и хозяйку? В другой раз я приветствовал бы это предложение — миссис Боннифейс была недурна собой, но мы ожидали к обеду лорда епископа, родственника леди Линдон, и чувство приличия не позволило мне внять просьбе моей супруги. Из уважения к нашему клерикальному кузену я посетил вместе с ней вечернюю службу и принял участие в подписке на какой-то особенный орган, который изготовлялся для собора, причем двадцать пять гиней записал от ее имени, а сто — от своего. Таким образом, я с первых же шагов завоевал популярность в графстве; и приходский каноник, удостоивший со мной отужинать, ушел после шестой бутылки, икая от полноты чувств и желая всяких б-б-благ б-бчблагочестивому джентльмену.
Однако до того, как подкатить к воротам Хэктонского замка, нам пришлось проехать по владениям Линдонов добрый десяток миль — и весь народ высыпал приветствовать нас, и колокола заливались, и священник вместе с фермерами, одетыми в праздничное, вышел на дорогу нас встречать, и школьники, и весь деревенский люд изощрялись в громовых 'ура' в честь ее милости. Я швырял в толпу деньги и нет-нет останавливался, чтобы разменяться поклонами и потолковать с его преподобием и фермерами, и если девонширские девушки показались мне самыми хорошенькими в Англии, то я не вижу в этом замечании ничего неуместного. Между тем оно задело за живое леди Линдон, а мое восхищение румяными щечками мисс Бетси Кваррингдон в Кламптоне окончательно вывело ее из себя — она так надулась, как еще ни разу за наше путешествие. 'Ага, голубушка, ты ревновать! — подумал я не без горького чувства, вспомнив, как легкомысленно она вела себя при жизни мужа и что ревнует главным образом тот, кто сам не без греха.
Всего торжественней встречала нас деревня Хэктон. Из Плимута привезли духовой оркестр, повсюду возвышались арки и пестрели флаги, особенно разукрасили свои дома адвокат и врач, — оба они состояли на службе в замке. Сотни дюжих мужчин и женщин выстроились перед внушительной привратницкой, которая вместе с наружной стеной составляет границу хэктонского парка и от которой на три мили, до самых башен старинного замка, тянется (вернее, тянулась) аллея благородных вязов. Как я жалел, что это не дубы, когда в 1779 году сводил эти деревья, — я выручил бы за них втрое больше! Какое легкомыслие со стороны беспечных предков насадить на своей земле низкосортный строевой лес, тогда как можно было с таким же успехом вырастить здесь дубовые рощи. Вот почему я всегда говорил, что хэктонский круглоголовый Линдон, посадивший эти вязы в царствование Карла II, обсчитал меня на десять тысяч фунтов.
Первые дни в Хэктоне я с приятностью проводил время, принимая визиты окрестной знати и простых дворян, спешивших засвидетельствовать свое почтение новобрачным, а также инспектируя, подобно жене Синей Бороды в известной сказке, доставшиеся мне сокровища, мебель и многочисленные покои замка. Это огромное старое здание времен Генриха V во время революции подверглось осаде и бомбардировке войск Кромвеля, а потом его кое-как залатал и перестроил в ужасающем старомодном духе круглоголовый Линдон, — он унаследовал родовое поместье после брата, благороднейшего человека истинно кавалерственных вкусов и правил, который разорился в пух, ведя распутную жизнь, пьянствуя и играя в кости, а отчасти и потому, что держал сторону короля. В окрестностях замка чудесная охота, — здесь
