и в чулке, очень тонком, в отличие от лодыжки, которую он облекал, довольно долго раскачивалась над подножкой, пока миледи висела в воздухе, оперевшись на руку несгибаемого Джимса, — на радость всякому поклоннику женской красоты, какому случилось бы оказаться свидетелем этой торжественной церемонии.
Пенденнисы, старший и младший, тоже узрели эти прелести, подходя к дому. Майор хранил на лице невозмутимо учтивое выражение. Пен же при виде коляски и дам немного оробел — ему вспомнились кое- какие сценки в Клеверинге, и сердце у него забилось чуть быстрее обычного.
В это время леди Клеверинг оглянулась и увидела их: она поднялась наконец на первую ступеньку и еще через секунду уже сидела бы в ландо, но тут качнулась назад (так что от надушенной головы Джимса облаком взвилась пудра) с возгласом: 'Батюшки, да это Артур Пенденнис и старый майор!' соскочила обратно на твердую землю и, протянув вперед пухлые руки, затянутые в оранжевые перчатки, тепло приветствовала дядю и племянника.
— Входите, входите, что это вас не было видно?.. Вылезай, Бланш, тут старые знакомые. Ну и обрадовали! А мы вас ждали, ждали. Входите, там еще завтрак на столе, — громко говорила радушная хозяйка, двумя руками тряся Пена за руку (руку майора она уже успела пожать и выпустить); и Бланш, закатив глаза к самым крышам и застенчиво краснея, вышла из коляски и протянула робкую ручку майору Пенденнису.
Компаньонка с собачкой нерешительно огляделась, видимо размышляя, не следует ли покатать Фидельку, но затем сделала полоборота и тоже вошла в дом следом за леди Клеверинг, ее дочерью и двумя гостями. И желтая с гербами коляска осталась стоять пустая, только кучер в серебряном парике возвышался на козлах.
Глава XXXVII,
в которой слова появляется Сильфида
Люди поважнее лакея Моргана были, однако, хуже его осведомлены с доходах леди Клеверинг; и когда миледи прибыла в Лондон, в свете поползли слухи о ее несметном богатстве. Среди источников его упоминали фактории индиго, клиперы с опиумом, банк, битком набитый рупиями, брильянты и драгоценности индийских царьков, и огромные проценты по ссудам, полученным ими или их предшественниками от отца леди Клеверинг. Называли точную сумму ее счета у лондонского банкира, и количество нулей в этой сумме исторгало у пораженных слушателей соответствующее количество благоговейных 'о!'. Передавали как достоверный факт, что в Англии находится некий полковник Алтамонт, любимый чиновник набоба Лакхнаусского, человек необыкновенный, якобы принявший мусульманскую веру и испытавший множество головокружительных и опасных приключении, которому поручено договориться с бегум Клеверинг о продаже ей знаменитого брильянта 'свет дивана' из носовой серьги набоба.
Под титулом 'бегум' леди Клеверинг была известна в Лондоне еще раньше, чем сама там поселилась; и как Делольм, Блекстон и прочие превозносители британской конституции вечно хвастают, что мы допускаем людей в ряды нашей аристократии за любые заслуги и что человек, родись он хоть в канаве, может, буде он того достоин, стать пэром Англии и сидеть рядом с каким-нибудь Стэнли или Кэвендишем, — так же и наше высшее общество вправе хвалиться тем, что хоть оно и надменно, и ревниво охраняет свои привилегии, и лишь с большим выбором включает в свой круг посторонних, однако если человек достаточно богат, все преграды мгновенно рушатся, и его (или ее) принимают с распростертыми объятиями, как того и заслуживает их богатство. Это доказывает нашу британскую честность и независимость суждений: наши высшие сословия — не просто надменные аристократы, какими их выставляют невежды; напротив, если у человека есть деньги, они будут привечать его, есть его обеды, танцевать на его балах, брать в жены его дочерей или отдавать своих прелестных дочек в жены его сыновьям без всяких церемоний, как самые обыкновенные roturiers [70].
Наш друг шевалье Стронг, в свое время надзиравший за отделкой дома в Клеверинг-Парке, теперь с присущим ему вкусом давал указания и модным лондонским подрядчикам, готовившим лондонский особняк к приезду семейства Клеверингов. Украшением этого изысканного жилища Стронг наслаждался не меньше, чем если бы сам был его владельцем. Фактотум и доверенный друг баронета по три раза перевешивал картины и переставлял диваны и кресла, вел беседы с виноторговцами и будущими поставщиками и в то же время, пользуясь случаем, обставлял собственную квартирку и закладывал небольшой винный погреб; квартирка вызывала восхищение всех его знакомых, а те из них, кого он изредка приглашал к завтраку, теперь запивали жаркое превосходным кларетом. Шевалье, по собственному выражению, катался как сыр в масле: он с большим удобством устроился в 'Подворье Шепхерда'; и прислуживал ему бывший его товарищ по Испанскому легиону, которого он потерял во время штурма какого-то испанского форта и вновь нашел на углу Тоттенхем-Кортроуд и которого произвел в чин слуги — своего и приятеля, временно с ним квартировавшего. Приятель же этот был не кто иной, как любимец набоба Лакхнаусского, доблестный полковник Алтамонт.
Свет не видывал человека менее любопытного или, по крайней мере, более деликатного, нежели Нэд Стронг, и он не старался вникать в таинственную связь, которая вскоре после их первой встречи установилась между сэром Фрэнсисом Клеверингом и посланцем набоба. Последнему была известна какая-то тайна касательно первого, почему-то это давало ему власть над Клеверингом; и поскольку Стронг знал, что его патрон прожил далеко не безупречную молодость и в бытность свою в индийском полку показал себя не с лучшей стороны, а полковник клялся, что близко знал Клеверинга в Калькутте, Стронг решил, что он держит сэра Фрэнсиса в страхе угрозой каких-то разоблачений. Да Стронг и сам уже давно раскусил сэра Фрэнсиса Клеверинга как человека неумного, бесхарактерного и слабовольного, как морального и физического лентяя и труса.
После встречи в Бэймуте несчастный баронет раза три виделся с полковником, но не сообщал Стронгу, о чем у них шел разговор, хотя шевалье, выполнявший все его поручения, несколько раз передавал от него письма полковнику. В один из таких дней посланец набоба был, надо полагать, особенно не в духе: он скомкал письмо Клеверинга в кулаке и разразился целой тирадой:
— К дьяволу сотню! Хватит с меня и писем и вилянья. Скажите Клеверингу, что мне нужна тысяча, не то я не буду больше молчать, и тогда от него мокрое место останется. Пусть гонит тысячу, и я уеду за границу и, даю слово джентльмена, на год оставлю его в покое. Так и передайте ему, дружище. Если я не получу деньги в пятницу к двенадцати часам, то, не будь мое имя… такое, как есть, в субботу я даю заметку в газету и на той неделе вся лавочка взлетит на воздух.
Строит передал эти слова баронету, и они произвели такое впечатление, что в назначенный день и час шевалье опять явился в бэймутскую гостиницу, где стоял Алтамонт, и вручил ему требуемую сумму. Алтамонт называл себя джентльменом и поступил по-джентльменски: расплатился по счету в гостинице, и бэймутская газета сообщила, что он отбыл в заграничное путешествие. Стронг проводил его в Дувр, до самой пристани. 'Тут пахнет подлогом, — думал он. Не иначе как вексель попал к этому типу и теперь он шантажирует Клеверинга'.
Однако еще до истечения года полковник вновь ступил на берег нашей благословенной страны. По его словам, ему дьявольски не повезло в Баден-Бадене: красное выходило четырнадцать раз подряд, ни один благородный человек такого не выдержит. Денег на проезд он был вынужден просить у сэра Фрэнсиса; и баронет, хоть ему и приходилось туго (у него было много предвыборных расходов, и жизнь в поместье стоила недешево, а тут еще он обставлял свой лондонский дом), все-таки умудрился уплатить по векселю Алтамонта, хотя и очень неохотно: в присутствии Стронга он, ругательски ругаясь, выразил сожаление, что полковника не упекли в Германии в долговую тюрьму до конца дней, тем избавив его от дальнейших домогательств.
Деньги для полковника сэру Фрэнсису пришлось добывать без ведома жены; ибо эта добрая женщина, хотя и не скупилась на расходы, однако вместе с большим состоянием унаследовала от своего папаши Снэлла неплохую деловую хватку и супругу положила лишь такое содержание, какое, на ее взгляд, приличествовало его званию ж титулу. Время от времени она делала ему подарки или оплачивала какой- нибудь экстренный карточный долг, но всегда требовала подробного отчета об употреблении этих подачек; и
