куском? (Время обедать, а Сьюки еще и на стол не накрыла!) А подумайте, — добавила мисс Костиган без тени жеманства, — вдруг прибавление семейства, что тогда? Да мы бы и того не имели, что сейчас имеем.
— Золотые твои слова, Милли, голубка, — поддакнул капитан.
— Ну вот и конец разговорам про миссис Артур Пенденнис из Фэрокс-Парка, супругу члена парламента, — сказала Милли, смеясь. — И не будет ни кареты, ни лошадей, про которые вы все толковали, папаша. Но это уж вы всегда так. Стоит мужчине на меня посмотреть, и вы воображаете, что он мечтает на мне жениться, а если на нем хороший сюртук, вы воображаете, что он богат, как Кроз.
— Как Крез, — поправил мистер Бауз.
— Извольте, пусть будет по-вашему. Я о том говорю, что папаша за последние восемь лет уже раз двадцать выдавал меня замуж. Разве не должна я была стать миледи Полдуди, владетельницей замка Устритаун? А в Портсмуте был моряк, капитан, а в Нориче старый лекарь, а здесь, прошедший год, проповедник-методист, да мало ли еще их было? И как вы ни старайтесь, а скорее всего я так до самой смерти и останусь Милли Костиган. Так, значит, у Артура нет денег? Бедный мальчик! Оставайтесь с нами обедать, Бауз: будет мясной пудинг, прямо объеденье.
'Неужто она уже спелась с сэром Дерби Дубсом? — подумал Бауз, непрестанно следивший за ней и взглядом и мыслями. — Женские уловки непостижимы, но навряд ли она так легко отпустила бы этого мальчика, не будь у нее на примете кого-нибудь другого'.
Читатель, верно, заметил, что мисс Фодерингэй, хоть и не отличалась разговорчивостью и отнюдь не блистала в беседах о поэзии, литературе и изящных искусствах, в домашнем кругу рассуждала без стеснения и даже вполне здраво. Романтической девицей ее не назовешь; и в литературе она была не так чтобы сильна: с того дня, как она оставила сцену, она не прочла ни строчки Шекспира, да и в ту пору, когда украшала собою подмостки, ничего в нем не смыслила; но насчет пудинга, переделки платья или же личных своих дел она всегда знала, что думать, а так как на суждения ее не могла повлиять ни богатая фантазия, ни страстная натура, то обычно они бывали достаточно разумны. Когда Костиган за обедом пытался уверить себя и других, что слова майора касательно Неновых финансов — не более как выдумка старого лицемера, имеющая целью вынудить их первыми расторгнуть помолвку, — мисс Милли ни на минуту не допустила такой возможности и прямо сказала отцу, что он сам ввел себя в заблуждение, а бедный маленький Пен и не думал их надувать, и ей от души жалко его, бедняжку. Притом она пообедала с отменным аппетитом — к великому восхищению мистера Бауза, безмерно ее почитавшего и презиравшего, и они втроем обсудили, как лучше всего положить конец этой любовной драме. Костиган, когда ему подали послеобеденную порцию виски с водой, раздумал дергать майора за нос и уже готов был во всем покориться дочери и принять любой ее план, лишь бы миновал кризис, который, как она понимала, быстро приближался.
Пока Костнган носился с мыслью, что его оскорбили, он рвался в бой, грозил изничтожить и Пена и его дядюшку; теперь же, как видно, мысль о встрече с Пеном его страшила и он спросил, что же им, черт побери, сказать мальчишке, если он не откажется от своего слова, а они свое обещание нарушат.
— А вы не знаете, как отделываться от людей? — сказал Бауз. — Спросите женщину, они это умеют.
И мисс Фодерингэй объяснила, что это очень просто, легче легкого:
— Папаша напишет Артуру, чтобы узнать, сколько он мне положит, когда женится, и вообще спросит, какие у него средства. Артур ответит, и все окажется так, как сказал майор, за это я ручаюсь. А тогда папаша опять напишет и скажет, что этого мало и лучше помолвку расторгнуть.
— И вы, конечно, добавите несколько прощальных строк насчет того, что всегда будете считать его своим другом, — сказал мистер Бауз, бросив на нее презрительный взгляд.
— Ну конечно, — подтвердила мисс Фодерингэй. — Он очень порядочный молодой человек. Будьте так добры, передайте мне соль. Орешки вкусные прямо объеденье.
— Вот и за нос никого не придется тянуть, верно, Кос? Жалость-то какая!
— Видно, что так, — отвечал Костиган и с горя потер собственный нос указательным пальцем. — А как быть со стихами и письмами, Милли, голубка? Придется их отослать.
— Паричок дал бы за них сто фунтов, — с насмешкой ввернул Бауз.
— И верно, — сказал капитан Костиган, которого не трудно было поймать на удочку.
— Папаша! — сказала мисс Милли. — Ну как можно не отослать бедному мальчику его письма? Я этого не позволю, они мои. Они очень длинные, и в них много всякой чепухи, и латыни, и половину я в них не понимаю… да я и не все их читала; но когда будет нужно, мы их отошлем.
И, подойдя к буфету, мисс Фодерингэй достала из ящика номер 'Хроники графства', в котором были помещены пламенные стихи Пена по случаю исполнения ею роли Имогены. Отложив диет с этими стихами (как и все актрисы, мисс Фодерингэй хранила похвальные отзывы о своей игре), она в остальные завернула Пеновы письма и стихи, мечты и чувства, и перевязала их бечевкой аккуратно, как пакет с сахаром.
Проделала она это без малейшего волнения. Какие часы провел юноша над этими бумагами! О какой любви в тоске, о какой простодушной вере и стойкой преданности, о скольких бессонных ночах и горячечных грезах могли бы они рассказать? Она перевязала их, словно пакет с провизией, потом как ни в чем не бывало уселась заваривать чай; а Пен в десяти милях от ее дома изнывал по ней и молился на ее образ.
Глава XIII
Кризис
Майор Пенденнис ушел от капитана Костигана в таком бешенстве, что к нему и подступиться было страшно, 'Наглый ирландский бродяга! — думал он. Посмел угрожать мне! Посмел намекнуть, что из милости разрешит своим чертовым Костиганам породниться с Пенденнисами! И он же мне пошлет вызов! А что, я, ей-богу; не прочь, лишь бы он нашел какое-нибудь подобие джентльмена, с кем его передать. Да нет, куда там! Что скажут люди, ежели узнают, что я дрался на дуэли с пьяным шутом, что я замешан в скандале из- за какой-то актрисы!' И на расспросы пастора Портмена, которому не терпелось узнать, чем кончился бой с драконом, мистер Пенденнис, умолчав о неприличном поведении генерала, сказал только, что дело это очень неприятное и каверзное и что оно еще далеко не закончено.
Наказав пастору и его супруге ничего не рассказывать в Фэроксе, он возвратился в гостиницу и там выместил свой гнев на мистере Моргане 'ругался на чем свет стоит, аж чертям тошно', как сообщил сей примерный слуга лакею мистера Фокера, с которым они вместе обедали в задней комнате 'Джорджа'.
Лакей передал эту новость своему хозяину, и мистер Фокер, который только что покончил с утренним завтраком (было около двух часов пополудни), вспомнил, что следовало бы узнать, как прошла встреча двух его знакомцев, справился, в каком номере остановился майор, и через минуту, как был, в парчовом шлафроке, уже стучал в его дверь.
Майору Пенденнису необходимо было уладить кое-какие арендные дела вдовы, а для сего посоветоваться со старым мистером Тэтемом, стряпчим, который имел в Клеверинге отделение своей конторы и наезжал туда вместе со своим сыном раза три в неделю, по базарным и прочим дням. С этим-то джентльменом и совещался майор Пенденнис, когда в дверях показался великолепный шлафрок и вышитая феска мистера Фокера.
Увидев, что майор вместе с почтенным седым стариком склонился над какими-то документами, скромный юноша хотел было удалиться и уже произнес: 'Ох, прошу прощенья, вы заняты, зайду попозже…' — но майор Пенденнис с улыбкой попросил его войти, и мистер Фокер, сняв свою феску (расшитую руками любящей матери), вступил в комнату, кланяясь обоим джентльменам и любезно им улыбаясь. Мистеру Тэтему в жизни не доводилось лицезреть столь роскошного видения, как этот парчовый юноша, что уселся в кресле, раскинув ярко-алые полы, и устремил на майора и стряпчего взгляд, исполненный прямодушия и доброжелательства.
— Вам как будто нравится мой шлафрок, сэр, — обратился он к мистеру Тэтему. — Не правда ли, миленькая вещица? Красиво, но ничего кричащего. А вы как живете-можете, майор Пенденнис, как ваши делишки, сэр?
