французский повар.
— Откуда мне было знать? — жалобно протянула Бланш. — У него орден; и вид такой distingue [54], и очень красивые глаза…
— Беднягу, кажется, свели с ума ваши beaux yeux [55], - сказал Стронг. — Повар он отличный, но у него не все дома.
— Что вы ему сказали на непонятном языке? — спросила мисс Бланш.
— Он гасконец, вырос вблизи испанской границы. Я ему сказал, что если он сейчас же не отойдет от вас, то потеряет место.
— Бедный мосье Мироболан!
— Вы видели, как он посмотрел на Пенденниса? — спросил Стронг, которого вся эта история чрезвычайно развеселила. — Не сомневаюсь, что он с удовольствием пронзил бы маленького Пена своим вертелом.
— Противный этот мистер Пен, — сказала Бланш. — Бог знает что о себе воображает, а ловок, как медведь,
— Слонки, кажется, тоже не прочь был его убить; и Пинсент тоже. Вам какого мороженого, сливочного или фруктового?
— Фруктового. Кто этот странный человек, почему он на меня так смотрит? И он тоже с орденом.
— Это мой знакомый, полковник Алтамонт, очень любопытная фигура, на службе у набоба Лакхнаусского… Э, что там стряслось? Я сейчас. — И шевалье опрометью бросился в бальную залу, откуда несся какой-то шум и крики.
Буфет, где находилась мисс Амори, представлял собой длинную комнату, в которой хозяин гостиницы мистер Ринсер намерен был предложить желающим ужин за плату по пяти шиллингов с человека. Здесь же было приготовлено изысканное угощение для богатых семейств, приехавших на бал; простую публику сюда не допускали; лакей, стоявший в дверях, всем объяснял, что эта комната отведена для леди Клеверинг и леди Рокминстер с их гостями, а для публики будет открыто только к ужину, после полуночи. Правда, Пинсент, танцевавший с дочками избирателей, приводил их сюда вместе с мамашами; и Стронг, без которого не обходился ни один праздник, имел, разумеется, сюда доступ.
Но сейчас единственным, кого он здесь застал, был господин в черном парике и с орденами в петлице — офицер на службе его высочества набоба Лакхнаусского.
Господин этот расположился в буфете еще в самом начале вечера, сообщил, что у него дьявольски пересохло в горле, и заказал бутылку шампанского. Лакей сразу смекнул, что это какая-то важная особа, и через минуту перед полковником появилось вино и ужин, который он и начал поглощать, любезно вступая в разговор со всеми, кто заходил в комнату.
Здесь его застали сэр Фрэнсис Клеверинг и мистер Уэг, когда покинули бальную залу: сэру Фрэнсису захотелось выкурить сигару и потолкаться среди публики на набережной — он сказал, что там куда веселее; а мистер Уэг рад был пройтись под ручку с баронетом — он во всяком обществе прилипал к высшему по званию. Когда они проходили через буфет, полковник Алтамонт так странно на них воззрился, что Клеверинг спросил у хозяина, кто он такой, и выразил уверенность, что офицер набоба пьян.
Мистер Пинсент тоже удостоился чести побеседовать со слугой индийского князя. Пинсент взял себе за правило разговаривать со всеми (что, к слову сказать, не всегда получалось у него ловко), и господина в черном парике он принял за избирателя, — может быть, капитана торгового корабля, а может, еще за какую местную достопримечательность. Итак, когда он вошел в буфет, ведя под руку жену какого-то избирателя, полковник предложил ему бокал шампанского. Пинсент поклонился с невозмутимо серьезным видом, отведал вина, признал его превосходным и, еще раз вежливо поклонившись, отошел к своей даме. Никакое иное поведение, вероятно, не поразило бы полковника Алтамонта больше, чем эта церемонная вежливость. Он тупо уставился Пинсенту в спину, а потом бросил через стойку хозяину: 'Хорош гусь!' Тот смутился и не знал, что ответить. Мистер Пинсент — внук графа, метит в парламент. С другой стороны, полковник Алтамонт награжден орденами, обсыпан драгоценностями, в кармане у него позванивают золотые и платит он щедро. Не зная, что сказать, мистер Ринсер заторопился: 'Так точно, полковник… так точно, сударыня, вам чаю?.. Чашку чая, миссис Ринсер!' — и, таким образом, увильнул от оценки достоинств мистера Пинсента, хотя офицер низама, как видно, был не прочь их обсудить.
Поскольку мистер Алтамонт провел в буфете весь вечер и не терял там времени, вино оказало на него действие, и он все еще продолжал пить, когда вошли мистер Стронг и мисс Амори.
Когда шевалье, привлеченный шумом в зале, выбежал за дверь, полковник поднялся с места, красные его глазки разгорелись как уголья, и он нетвердой походкой двинулся к Бланш. То ли она была поглощена мороженым, очень свежим и вкусным; то ли, в отличие от лакеев, бросившихся вслед за шевалье Стронгом, не спешила узнать, что творится в соседней комнате; но когда она наконец подняла голову, незнакомец стоял перед ней и сверлил ее своими красными глазками. Кто бы это мог быть? Как интересно!
— Так вы, значит, Бетси Амори? — спросил он. — Бетси Амори, ха-ха!
— Кто… кто вы такой? — спросила Бетси, она же Бланш.
Однако шум в зале так усилился, что нам следует поскорее воротиться туда и поглядеть, что же там происходит.
Глава XXVII
И батальная и чувствительная
У окна в углу залы, неподалеку от той двери, в которую вбежал шевалье Стронг, разгоралась междоусобица, звучала громкая брань, царила невообразимая толкотня и давка. Из толпы, собравшейся под открытым окном, неслись насмешливые выкрики: 'Так его!', 'Что смотрит полиция?' — и тому подобное; и в одной стороне кольцо гостей, среди которых выделялась мадам Фрибсби, окружило мосье Альсида Мироболана, в то время как в другой несколько мужчин и дам обступили нашего друга Артура Пенденниса. Стронг легко протиснулся в гущу битвы, задев по дороге мадам Фрибсби, которая страшно обрадовалась его появлению и закричала не своим голосом: 'Спасите его, спасите!'
Виновником всей этой кутерьмы был разгневанный начальник кухни сэра Фрэнсиса Клеверинга. Когда Стронга уже не было в зале, а мистер Пен, донельзя обозленный своим падением, сделавшим его посмешищем всей Англии, и вдобавок холодностью мисс Амори, еще усугубившей его обиды, пытался охладить свой телесный и душевный пыл, глядя на мерцающее вдали спокойное море, когда он искренне старался овладеть собой и в глубине души, вероятно, уже понимал, что весь вечер вел себя очень глупо и некрасиво, — он вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и, оглянувшись, с ужасом убедился, что это рука мосье Мироболана: бледный, с растрепанными кудрями, он сверлил Пена яростным взглядом. Чтобы тебя хлопал по плечу повар-француз — такой фамильярности потомок Пенденнисов не мог стерпеть. Кровь предков вскипела у него в жилах, он остолбенел от бешенства и еще больше — от изумления.
— Вы говорите по-французски? — спросил Мироболан на своем родном языке.
— А вам какое дело? — спросил Пен по-английски.
— Или хотя бы понимаете? — продолжал тот с поклоном.
— Да, сэр, — отвечал Пен, топнув ногой. — Отлично понимаю.
— Vous me comprendrez alors, Monsieur Pendennis, — заговорил Мироболан, по-гасконски раскатывая 'р', — quand je vous dis que vous etes un lache. Monsieur Pendennis — un lache, entendez-vous? [56]
— Что такое? — вскричал Пен, круто поворачиваясь к нему.
— Вы понимаете значение этого слова и как на него должен ответить благородный человек? — повторил артист, уперев руку в бок.
— Ответ будет тот, что я вышвырну вас в окно, наглый вы негодяй! заорал мистер Пен, бросаясь на француза; и очень возможно, что он привел бы свою угрозу в исполнение, ибо окно находилось рядом, а противник был явно слабее его, когда бы их не разняли капитан Слонки и другой офицер; когда бы не завизжали дамы, когда бы не смолкли скрипки; когда бы вся толпа танцующих не устремилась в их сторону;
