дзэн проживали в трех «храмах блаженства» (фукудзи) в Нагасаки — Кёфукудзи, Фукусай-дзи и Сёфукудзи. При жизни китайского наставника дзэн Йин-юаня
Несмотря на свой шестидесятилетний возраст, Иин-юань наконец откликнулся на очередное приглашение посетить Японию, несмотря на то, что незадолго до этого его ученик Ие-лань уже стал жертвой кораблекрушения. По прибытии в Японию в 1654 году Йин-юань остановился в Нагасаки в храме Кёфукудзи, но на следующий год переехал в Киото, где основал главный храм своей секты. Правительство сёгуната, хотя и не испытывало особых симпатий к буддизму, отнеслось к этому доброжелательно. Новый храм, возведенный неподалеку от Удзи, на юго- восточной окраине Киото, в соответствии с китайской традицией был назван Обаку-сан Мампукудзи («Храм тысячекратного блаженства на горе Хуань-по»).
Несмотря на строгие ограничения законов периода То-кугава, новое учение быстро распространялось. Йин-юань привез с собой около двадцати учеников; впрочем, половина из них вернулась в Китай. Однако к оставшимся монахам вскоре присоединились японские последователи, одним из которых был Му-ань
Одним из выдающихся японских монахов был Тэтсу-гэн (1630–1682), который, услышав о славе Йин-юаня, поспешил в новый храм, где со временем достиг просветления под руководством Му-аня. Тэтсугэн стал ревностным популяризатором идей секты Обаку. Благодаря его усилиям увидело свет собрание сутр и священных текстов всех буддийских сект, которое насчитывало 6956 томов. Этот наставник уважительно относился к сутрам и поставил целью своей жизни повсеместное распространение буддийского канона.
Таким образом, сутры играли важную роль в дзэн школы Обаку, представители которой отрицали грубые формы синкретизма и сочетали изучение священных писаний с практикой дзэн (киёдзэн ичи). В своей аскетической практике эта секта напоминала школу Ринд-зай. Иными словами, признавая возможность внезапного просветления для особо одаренных учеников, не отрицалась необходимость постепенного постижения истины для людей более скромных умственных и духовных способностей. Постепенный путь к просветлению также мог предполагать элементы амидаизма (нёмбуцу). Однако последователи школы Обаку понимали поклонение Будде Амиде в рамках монистическо-идеалисти-ческой доктрины. Амида не рассматривался в качестве некоего высшего существа, наделенного сверхъестественными силами. К нему относились как к Духу Будды, воплощенному в каждом живом существе. Вне сознания Амида не существует, равно как не существует Чистая земля вне пределов человеческого сердца. Подобно практике коанов, техника нёмбуцу служила для реализации природы Будды.
И поныне в своих ритуалах и образе жизни адепты школы Обаку сохранили черты китайской традиции. Сутры декламируются с китайскими интонациями, присущими периоду Мин, и в сопровождении игры на китайских музыкальных инструментах. Строения храма Мампукудзи повторяют китайский архитектурный стиль того времени и сильно отличаются от дзэнских зданий. Со временем китайские формы несколько уступили элементам японской культуры и быта. Например, японские соломенные сандалии вытеснили китайскую обувь. Но способы приема пищи остались китайскими. Монахи едят из общей миски, используя традиционные палочки.
Влияние китайской культуры и религии в период процветания секты Обаку несравнимо с тем влиянием, которое оказывали дзэнские наставники в Средние века. Китайским монахам, которые прибыли в Японию в конце минской эры, было далеко до тех выдающихся наставников, которые появились в стране в предыдущие столетия. Впрочем, школа Обаку не добилась существенного влияния на умы, в значительной степени в силу внешних обстоятельств. В период правления Токугава пресекалось любое проявление гражданских свобод, будь то свобода воли или свобода духовного самовыражения. Поэтому распространение идей секты Обаку носило эпизодический характер, а храм Мампукудзи с его обитателями оставался своего рода китайским островком в океане Японской империи.
Одной из наиболее отличительных черт интеллектуальной жизни в эпоху Токугава было стремление к обновлению и поиск новых идей на основе духовного наследия прошлого. Интерес к изучению древней конфуцианской литературы сторонниками движения Когаку и синтоистской секты Кокугаку был порожден желанием вдохнуть новую жизнь в первоисточники. Несмотря на то что их творческий потенциал был несравним с европейским периодом эпохи Возрождения, попытки нового осмысления религиозно-философских основ были очевидны. Среди буддистов наиболее рьяными сторонниками обновления были адепты дзэн. Начиная со второй половины XVII века они выступают как реформаторы и глашатаи новой религиозной жизни. Режиму Токугава не удалось сломить естественное стремление людей к поиску духовных идеалов. Мы приведем имена лишь нескольких выдающихся людей этого времени, слава которых, впрочем, меркнет по сравнению с величием Хакуина.
Мандзан Дёхаку (1636–1714), адепт школы Сото, активно боролся со злоупотреблениями при передаче печати Дхармы, которые начались с конца Средних веков и участились в его время благодаря ненасытной жадности бонз. Он был категорически против правил, установленных сёгунатом, относительно главенства тех или иных храмов. Его энергичная деятельность принесла несомненные плоды. Спустя поколение другой монах школы Сото по имени Тэнкэй (1648–1735) добился заметных результатов в области религиозного обновления. Его одухотворенные и проникновенные проповеди пользовались большой популярностью.
Бунан (1603–1676), ученик настоятеля монастыря Мьёсиндзи Гудё (умер в 1661 году), по линии которого унаследовал Хакуин, провел свои последние годы в обители Сидёан. Он любил людей и предостерегал их против практики, ведущей исключительно к личному просветлению, достигнув которого человек взирает на мирян свысока. Подобных бонз он считал «величайшим злом на земле и на небе. Они проходят свой земной путь, не сделав ничего полезного, и поэтому подобны отъявленным ворам». Свое понимание дзэн он выражает следующим образом:
«Человек строит дом и живет в нем, в то время как Будда обитает в его теле. Домовладелец постоянно проживает в своем доме, а Будда проживает в его сердце. Если дела человека незамысловаты, его сердце очищается, и в чистом сердце возникает Будда. Для того чтобы очистить свое сердце, сидите в медитации и откройте свое сердце Совершенному. Сидя в медитации, отвратитесь от дурных привычек своего тела в сторону Совершенного. Сделав это, вы станете буддой. ‹…› Просветленный всегда следует природе — когда он идет, стоит, сидит или лежит».
Бунан свободно владел японским стилем кана и написал известный коан. Сохранилось и его собрание «слов дхармы».
Наставник Банкэй (1622–1693) был человеком публичным. Непревзойденный оратор, он собирал толпы слушателей. По свидетельству некоторых источников, его аудитория достигала пятидесяти тысяч человек. Банкэй свободно цитировал и трактовал сложные высказывания будд и патриархов; объясняя сущность Пути простым людям, он прибегал и к таким средствам убеждения, как окрики и битье. «Грядущее сердце Будды» было его коньком: «Если вы живете в согласии с сердцем Будды и не поддаетесь искушениям, у вас нет необходимости в дальнейшем просветлении. Лишь сидите с сердцем Будды, живите с сердцем Будды, спите и просыпайтесь лишь с сердцем Будды, пребывайте лишь с сердцем Будды! Если вы ходите и стоите на месте, сидите и лежите как живой Будда, то вам нечего больше делать. Удовлетворенное сидение в сознании сердца Будды называется дзадзэн. Дзадзэн — это вечное состояние, но не то, которое поддерживается только во время занятий в зале для медитаций».
Вдохновленный мистическим понятием прямодушия, Банкэй без труда находил ответы на вопросы, связанные с повседневной жизнью, и давал простые и понятные советы. Однажды крестьянин спросил его: «От рождения я вспыльчив и несдержан. Крестьянский труд и заботы по дому занимают все мое время и не позволяют мне следовать сердцу Будды. Так как же мне следовать грядущему сердцу?» Наставник ответил:
«От рождения все люди наделены сердцем Будды, и ты не впервые ищешь путь, по которому надо следовать. Если ты выполняешь свои обязанности с должным усердием, то ты уже следуешь грядущему сердцу. Если ты мотыжишь поле и одновременно разговариваешь с людьми и мотыгой, то ты мотыжишь, разговаривая, и разговариваешь, мотыжа. Но если ты мотыжишь, испытывая гнев, то твой гнев является злом, которое заслуживает адских мук, а твой труд становится тяжелым и утомительным. Но если ты работаешь с легким сердцем и не ведаешь других страстей, то твой труд становится легким и приятным. Такая работа исходит из сердца Будды и является грядущим и вечным трудом».
Банкэй наставлял в житейских делах представителей всех сословий. Каждому он указывал путь к просветленной мудрости, давал конкретные советы по преодолению страстей и единению с грядущим бессмертным Абсолютом.
Своего апогея обновление японского дзэн-буддизма достигло с появлением Хакуина (1685–1768). Он достиг высокой степени просветления и возродил школу Риндзай в ее первоначальной строгости и чистоте. Судзуки считает его «основателем современного японского дзэн школы Риндзай».[34] Отчетливые следы его влияния можно обнаружить во всех последующих направлениях дзэн. Но каким бы существенным ни было его значение для дзэн-буддизма — а об этом мы подробно поговорим в следующей главе, — интеллектуальная атмосфера в период правления Токугава формировалась под доминирующим влиянием конфуцианства. При этом следует отметить Реставрацию синтоистской школы Кокугаку и традиционной школы Мито, которая также внесла свою лепту в религиозное обновление.
Буддизм в целом и дзэнские секты в частности были ограничены жесткими рамками государственного контроля. Политика большей открытости японского общества ничуть не изменила плачевного состояния дел в этой области. Лишь постепенно буддизм сумел оправиться после гонений, которые начались в начале периода Мэндзи (1868–1912). Времена былого величия и влияния на национальную культуру безвозвратно прошли. В периоды Мэндзи и Тайсё (1912–1926) влияние дзэн ограничивалось отдельными сообществами, во главе которых стояли известные наставники. Каждое новое поколение порождало уважаемых мастеров, дерзких и оригинальных, но в то же время дружелюбных и скромных, которые проводили свои дни в тихих храмах, напоминавших об увядающих красках вечернего небосклона. Таких монахов и поныне можно наблюдать, особенно в деревенской местности, где сохранилась непоколебимая вера в парадоксы, слетевшие с уст китайских наставников в эпоху Тан.
Следующей важной главой в интеллектуальной жизни страны стала ее модернизация применительно к условиям современности, проходившая под отчетливым влиянием западной культуры. Однако сейчас еще не пришло время для исторического анализа этого периода.
Дзэнский дух породил величайшего японского поэта. Мацуо Басе (1644–1694), хотя и не был монахом, принадлежал к светским приверженцам дзэн. Он получил литературное образование в школе Данрин. Басе сумел выразить сущность просветленного взгляда на природу, которым он был обязан прежде всего дзэн, в простой и строгой форме эпиграмм, состоящих из семнадцати слогов (хайкай, или хайку). После долгих лет творческого поиска и учебы он достиг мастерства в искусстве, в котором почувствовал свое призвание, а именно в уникальном японском жанре фюга. Его известное высказывание по поводу художественной силы фюга как средства творческого осмысления жизни, содержит строки, в которых он оценивает себя как поэта и человека. Он говорит о себе как о монахе, чья риза трепещет на ветру (фю-радо):
«Долгое время он был влюблен в поэзию, пока она не стала его судьбой. Временами он вынашивал мысль покончить с ней; порой он вновь ощущал прилив творческого вдохновения. Пока эта борьба продолжалась, его душа не знала покоя. Когда он делал попытку преуспеть в этом мире, муза вставала на его пути. Препятствия возникали и тогда, когда он пытался наставлять невежественных. В итоге он расписался в своем бессилии. Итак, он полностью отдался во власть одному традиционному направлению. То, что Сайгьё пытался выразить в песне, Сёги в поэме, Сэссю в живописи, а Рикью в чайной церемонии, — все это нашло отражение в одном.
Тот, кто постигает фюга, следует природе и становится другом всех четырех времен года. Что бы он ни наблюдал, он созерцает цветок. О чем бы он ни помышлял, он думает о луне. Тот, кто не способен узреть в форме цветок, является варваром. Тот, чьи думы не озарены лунным светом, подобен животному. Не будь варваром и не уподобляйся зверю. Следуй природе и повернись к ней лицом».[35]
Среди упомянутых Басе предшественников лишь два имени принадлежат несомненным приверженцам дзэн. Сайгьё (1118–1190), прежде чем прийти к дзэн, жил как влюбленный в природу странствующий монах и поэт. Несколько столетий спустя по его стопам пошел поэт-монах Сёги (1421–1502), принадлежавший к школе Тэндай. Но по своему духу творчество Басе созвучно с живописными работами Сэссю. Оба художника постигали природу душой, всеми фибрами которой чувствовали естественный ритм жизни, проявлявшийся в лунном цикле; происходившим в природе изменениям оба мастера находили соответствующие формы самовыражения. В хайку Басе чувствуется глубокое понимание и любовь поэта к
