пожелание. Более того, сэр, я сведу вас с весьма почтенной лондонской фирмой, с моими досточтимыми друзьями мистерами Хигсом, Бигсом и Болтунигсом, они сделают для вас все, что возможно. И на этом, сэр, позвольте пожелать вам всего наилучшего.
С этими словами мистер Смизерс взял свою шляпу и удалился; и, как мне стало после известно, посовещавшись с моей тетушкой, в тот же вечер отбыл из Лондона почтовым дилижансом.
А я отрядил моего верного Гаса к себе домой и велел осторожненько рассказать обо всем происшедшем моей Мэри, ибо опасался, что миссис Хоггарти в гневе обрушит на нее эту новость безо всякой подготовки. Но через час он воротился, еле переводя дух, и сказал, что миссис Хоггарти уже уложила и заперла сундуки и отбыла в извозчичьей карете. Зная, что бедняжка Мэри вернется только к вечеру, Хоскинс не захотел до тех пор оставлять меня одного; и, проведя со мною весь этот мрачный день, он в девять часов вновь оставил меня и понес ей эту мрачную весть.
В десять раздался громкий нетерпеливый звонок и стук в наружную дверь, и через минуту бедняжка кинулась в моя объятия; я изо всех сил старался ее утешить, а в уголку тем временем громко всхлипывал Гас Хоскинс.
Наутро мне оказал честь своим визитом мистер Болтунигс, но, услыхавши, что у меня всего-то денег три гинеи, заявил без околичностей, что законники живут единственно гонорарами. Он присоветовал мне съехать с Кэрситор-стрит, ибо квартира эта мне не по карману. Я совсем приуныл, и тут появилась Мэри (накануне с превеликим трудом удалось уговорить ее покинуть меня на ночь одного).
— Эти грубияны ворвались в дом в четыре часа утра, — сказала она, — за четыре часа до свету.
— Какие грубияны? — спросил я.
— Их прислала твоя тетушка за мебелью, — отвечала Мэри. — Они все упаковали до моего ухода. Все унесли, я им не препятствовала. Даже и глядеть не стала, что наше, что ее, очень уж тяжко у меня на душе. С ними был этот противный мистер Уопшог. Когда я уходила, он провожал последний фургон. Я забрала только твое платье, — прибавила она, — да кое-что из своего, да книжки, которые ты все читал, да еще… еще вещички, которые я шила для-для маленького. Слугам было уплачено по Рождество, и я уплатила им остальное. И подумай только, милый, как раз когда я уходила, пришел почтальон и принес мои деньги за полгода — тридцать пять фунтов. Это ли не счастье?
— А по моему счету вы собираетесь платить, мистер как-вас-там? вскричал в эту минуту Аминадаб, распахивая дверь (он, надо быть, держал совет с мистером Болтунигсом)
— Эту комнату я отвожу для джентльменов. Вашему брату она, видно, не по карману.
И тут — верите ли? — он вручил мне счет на три гинеи за те два дня, что я столовался и жил в этом гнусном доме.
Когда я выходил, у дверей собралась толпа зевак; и будь я один, я готов был бы провалиться сквозь землю; но сейчас я думал только об моей дорогой, милой женушке которая доверчиво опиралась на мою руку и улыбалась мне ангельской улыбкой, — да, да, словно ангел небесный вошел со мною во Флитскую тюрьму.
О, я и прежде любил ее, и какое же это счастье — любить, когда ты молод, полон надежд, когда все улыбается тебе и само солнце светит для тебя; но лишь когда счастье тебе изменит, поймешь, что значит любовь хорошей женщины! Бог свидетель, изо всех радостей, изо всех счастливых минут, выпавших мне на долю, ни одна не сравнится с этой недолгой поездкой по Холборну в тюрьму, когда щечка моей женушки покоилась на моем плече! Вы думаете; я конфузился бейлифа, что сидел напротив нас? Ничуть не бывало. Я целовал ее, и обнимал, да, да, и вместе с нею лил слезы. Но еще мы не доехали до места, а уж слезы у ней высохли, и она вышла из экипажа и вступила в тюремные ворота раскрасневшаяся и веселая, будто принцесса, явившаяся на прием к королеве.
ГЛАВА XII,
в которой бриллиант тетушки нашего героя сводит знакомство с его же
дядюшкой
Крах грандиозного Дидлсекского общества сразу стал притчей во языцех, и всех и каждого, кто имел к нему наималейшее касательство, газеты с возмущением выставили на позор как мошенников и негодяев. Говорили, будто Брафф скрылся, прикарманив миллион фунтов. Не погнушались даже такой мелкой сошкой, как я: намекали, что я отослал сто тысяч фунтов в Америку и только жду, чтобы миновал суд, после чего уже до конца своих дней буду жить припеваючи. Мнение это разделял кое-кто и в тюрьме, и, странное дело, это снискало мне почет и уважение, которые, как вы, наверно, понимаете, ничуть меня не радовали. Однако же мистер Аминадаб во время своих частых визитов в тюрьму упорно твердил, что я жалкое ничтожество, всего-навсего игрушка в руках Браффа, и не накопил ни шиллинга. Мнения, однако же, разделились, и, сдается мне, стражи наши почитали меня за отменного лицемера, что прикинулся бедняком, дабы легче ввести публику в заблуждение.
На фирму 'Абеднего и Сын' тоже обрушилось всеобщее негодование, и, по совести сказать, я и по сей день не знаю, какие такие дела связывали этих господ с мистером Браффом. По книгам стало известно, что мистер Абеднего получал от Компании крупные суммы, но он предъявил документы, подписанные мистером Браффом, из коих явствовало, что и сам Брафф, и Западно-Дидлсекское общество задолжали ему и того больше. В день, когда меня вызвали на допрос в суд по делам о банкротствах, я повстречал там мистера Абеднего и обоих господ с Хаундсдича, которые показали под присягой, что мистер Брафф и фирма у них кругом в долгу, и подкрепляли свои претензии громким криком и самыми страшными клятвами. Но фирма 'Джексон и Пэкстон' выставила против них того самого сторожа-ирландца, который считался виновником пожара, и дала понять, что, если господа иудеи будут настаивать на своих требованиях, у фирмы есть все основания подвести их под петлю. После этого Абеднего с компанией и след простыл, и больше речь об их потерях не заходила. Я склонен думать, что когда-то наш директор взял у Абеднего деньги, дал ему акции в качестве гарантии и обеспечения, а потом вдруг ему пришлось выкупить их за наличные и тем самым он ускорил погибель и свою собственную, и всего предприятия. Нет нужды перечислять здесь все компании, с которыми был связан Брафф. Та, в которую поместил свои деньги злосчастный Тидд, выплатила акционерам менее двух пенсов за фунт, а прочие и того не заплатили.
Что же до нашей Западно-Дидлсекской… когда меня — главного конторщика и бухгалтера в последнюю пору ее существования — доставили из Флитской тюрьмы в суд, чтобы снять с меня показания, ну и сцена же там разыгралась!
Бедная моя женушка, которая была уже на сносях, пожелала непременно меня сопровождать на Бейсингхолл-стрит; и честный Гас Хоскинс, мой преданный друг, тоже. Видели бы вы, какая там собралась толпа, слышали бы, какой поднялся шум и гам при моем появлении!
— Мистер Титмарш, — обратился ко мне судья наиязвительнейшим тоном, мистер Титмарш, вы были доверенным лицом мистера Браффа, главным его конторщиком и держателем весьма солидного пакета акций Компании, так?
— Только номинальным держателем, сэр, — отвечал я.
— Ну, разумеется, только номинальным, — презрительно подтвердил судья, оборотясь к своим коллегам. — Ловко придумано: ухватить свою долю награбленного, то бишь барыша, в этой бессовестной спекуляции, а потом увильнуть от ответственности за потери, отговорясь тем, что акции были ваши только номинально.
— Гнусный злодей! — выкрикнули из толпы. Это оказался разгневанный капитан в отставке Спар, наш бывший акционер.
— К порядку! — возгласил судья.
А тем временем Мэри, бледная как смерть, с тревогой переводила взгляд с него на меня. Гас же, напротив, был красен как рак.
— Мистер Титмарш, — продолжал судья, — я имел удовольствие получить из суда по делам о несостоятельности перечень ваших долгов. И обнаружил, что вы задолжали солидную сумму знаменитому
