горам. До сих пор он отказывался переезжать отсюда. Он огляделся. Высокие деревья и великолепные сады тянулись вдоль улицы, и все дома были построены по индивидуальным проектам и оплачены очень большим количеством евросекунд. Может быть, действительно лучше было уехать отсюда. Он никогда не относился к капризам Марты всерьёз. Теперь он смотрел, как она снова увлечённо копается в саду. Ей бы больше подошло скромное соседство с такими же людьми, как она, а не со знаменитыми звёздами, вроде Лауры, которая не упускала ни малейшей возможности покрасоваться перед ними.
Мануэль ещё минутку постоял, чтобы издали разглядеть фигуристый силуэт соседки, которая всё ещё ругалась со своей собакой. Потом он сходил в дом и снова вернулся в сад с книгой в руках. Чтение было увлекательное — насколько, он заметил лишь когда уже не смог больше читать, потому что стемнело. Глаза заболели от напряжения. Он потянулся, чтобы прийти в себя. Из дома слышались звуки телевизора. Марта, как зачарованная, таращилась на голографический экран, который парил перед нею в воздухе. Мануэль слегка опешил, увидев на экране Лауру, соседку. В этой серии она шумно резвилась с главным героем сериала — по сюжету своим мужем —
— Ты видел, какое у неё тело?
— Ну и что? А ты видела её мозги? Они по-прежнему такие же никчёмные, как в те времена, когда мы познакомились.
Марта повернулась к Мануэлю. Он смотрел на неё долгим взглядом: на её седые волосы, на кожу, обвисшую на шее. Потом снова взглянул на свои собственные руки. Он дотронулся до её тела, погладил ладонями, не сводя глаз с экрана. Он ощущал дряблую плоть, жёсткие кости, сухую кожу, тогда как большие груди занимали уже полэкрана. Марта ничего не сказала, она просто переключилась на орнаментальный канал, где музыка мягко сплеталась с фрактальными узорами.
— Ей столько же лет, сколько нам, Мануэль, столько же.
Мануэль сел рядом с ней, и она приникла лицом к его груди. Мануэлю нечего было ответить, но и вопросов у него тоже не было. Не было у него вопросов и в юности, когда было основано государство нулевой нужды. Он видел, как его отец вкалывал до изнеможения, а потом необходимость работать вдруг отпала. Всё делали машины, а резервы энергии, благодаря ядерному синтезу, стали неисчерпаемы. Деньги были лишними, государство предоставляло всё, что необходимо для комфортабельной жизни.
Но того, что было им обещано, не получилось. Это происходило у них на глазах, но они не смогли этому воспрепятствовать. Система нуждалась в чём-то, что приводило бы людей в движение, в чём-то таком, при помощи чего можно было купить бо?льшую машину или более просторный дом. Пришлось заново изобретать деньги.
Что представляло собой самую большую ценность? Перед чем люди больше всего преклонялись? Перед славой. Показаться по телевидению, стать знаменитым, известным, могущественным. За это готовы были платить. Только эта элита могла позволить себе роскошь — лучшие машины, лучшие дома, лучшую жизнь.
Жизнь, время, евросекунды. Пытаясь успокоить всхлипывающую жену, Мануэль припоминал время, когда были изобретены новые, чрезвычайно сложные методы лечения и омоложения. Людям больше не приходилось работать, они больше не старели и больше не умирали. Но эти новые методы были исключительно дороги. Может, и было возможным предоставить их в распоряжение всего общества — если бы этого захотели, — но теперь система уже установилась. Из-за невообразимо высоких цен в евросекундах новые достижения медицины оказались доступны только знаменитым и могущественным.
Старость и смерть, напротив, так и остались бесплатными для всех.
Ален Дартевель
Правда о смерти Марата
Суметь избежать смерти — это, пожалуй, мечта из тех, что никогда не перестанут манить людей. Но могут существовать и другие, даже прямо противоположные страсти. Об этом нам расскажет необычная история, вышедшая из-под пера Алена Дартевеля.
Он родился в 1951 году в Монсе, Бельгия, учился поначалу журналистике в Свободном университете Брюсселя, а потом изучал политологию и управленческие науки в U.C.I. в Люве-ла-Нойве. Его первый роман «Borgou l’un Monstre» («Борг, или Агония монстра») вышел в 1983 году. С тех пор Ален Дартевель опубликовал ещё восемь романов и около пятидесяти рассказов и на сегодняшний день считается лучшим в области научной фантастики писателем Бельгии. Самые известные из его романов — это «Script», вышедший в 1989 году, события которого разыгрываются в мире, где написанное слово в состоянии действовать как наркотик; «lmago», опубликованный в 1994 году, — портрет Зигмунда Фрейда на грани между гением и безумцем; и вышедший в 2000 году «La Chasse au Spectre». Наряду с этим Ален Дартевель писал для подростков и юношества.
Ален Дартевель говорит о своей писательской работе, что она «украдена у времени», принадлежащего его остальной профессиональной деятельности, и образцом для себя считает Филипа К. Дика и Луи-Фердинанда Селина. В нижеследующем рассказе он берёт нас с собой в странствие во времени в эпоху, которая, пожалуй, как никакая другая, стала определяющей для истории Европы: в эпоху Французской революции…
На помосте перед гильотиной за волосы подняли вверх голову красивой женщины. Волосы были забрызганы кровью, а лицо перемазано слюной. Её губы, казалось, продолжали улыбаться и после смерти, а щёки пламенели в последнем волнении чувств. Гражданин Легрос, помощник палача Сансона, поднял голову сразу после того, как нож гильотины рассёк плоть и размозжил позвонки некогда лебединой шеи. Не обращая внимания на возмущённые, негодующие крики толпы, подлец Легрос влепил по мёртвому лицу женщины две пощёчины. Эта яркая сцена — отличная иллюстрация сумеречных пристрастий людей, их склонности к варварству и хмельной осоловелости чувств…
Фактически, именно благодаря этой небольшой гравюре в четыре цвета, этому рисунку, изображающему в чёрных и кремово-белых тонах её казнь, Шарлотта продолжает жить в воспоминаниях публики. Эта гравюра и есть её драма. До тех пор, пока волна цветной печати не отхлынет, Мария-Анна- Шарлотта Корде де Армане, именуемая Шарлоттой Корде, будет считаться как убийцей, так и благодетельницей народа. Женщина, заколовшая Марата и в силу этого внезапно обретшая благосклонность народа, который хотел найти в загадке Шарлотты созвучие своему собственному смятению.
На другом конце эстетической цепочки, инспирируемой теми событиями, существует менее известная, но намного более полноценная картина; вернее, речь идёт о шедевре. Это большая, писанная маслом картина, на которой изображён Марат с тюрбаном на голове, безжизненно лежащий в ванне. Его грудь на уровне сердца пронзена. В левой руке он держит письмо от Шарлотты. Правая, пальцы которой всё ещё держат перо, написавшее «Друг народа», бессильно свисает на пол и как бы указывает на лежащее там орудие убийства. Этот шедевр подписан Жак-Луи Давидом. В отличие от простенькой картинки с изображением Шарлотты, это полотно пережило не одну смену эпох. В нём продолжает носиться вихрями жизнь страны по имени Франция.
Я осознанно называю картину Давида шедевром. Хотя я не прикладываю аршин истории ни к искусству, ни к грядущим поколениям, созерцание этой картины вновь и вновь приводит меня на пути прошлого. Я чувствую, как мною движут желание и наитие, догадка, которую я ещё должен перепроверить: якобы между жизнью и произведением искусства существуют гораздо более тесные отношения, чем позволяют заподозрить мои предубеждения и поблекшая красота музейных экспонатов.
И так я пускаюсь во тьму прошедших времён; я погружаюсь в бездну угасших страстей, я скольжу мимо чужих жизней, от которых у меня в сознании не остаётся ничего, кроме цветных пятен и вихря тел,
