В эту неожиданную брешь резво вкатились малые женские барабаны, хаотически нащупывая ведущий бит, но их голоса звучали слишком разбросанно, им недоставало силы и авторитета. Танцующие, образовав круг, смотрели в направлении его центра, едва двигая ногами в такт расслабляющего пения: все ждали, когда большой барабан задаст направление ритмам. Айван пришел в себя. Он ощутил поверх своего разгоряченного тела промокшую одежду. Он слышал хриплое дыхание танцующих, видел ярко-красные головные повязки женщин на фоне их блестящей от пота черной кожи. Поток жара, на котором он несся, сошел на нет, и он снова почувствовал члены своего тела. Они были тяжелые.
Опустив голову, вобрав ее в плечи, посреди танцующих сидел Бамчиколачи. Глаз его не было видно, казалось, он спит. Вокруг начались разговоры.
—Чо! — проворчал Маас Натти. — Неужели это все? Бамчиколачи, а?
—Он перестарался, — сказал Джо Бек, — силой тут не возьмешь.
—Силой не возьмешь. Силой здесь не поможешь. Дух должен овладеть барабаном. Барабан духа не вызывает, дух сам входит в барабан.
—Это точно, — Маас Джо вздохнул, — сила тут могучая. Вы узнаете еще того, кого зовут Бамчиколачи, сегодня ночью.
Он раскурил трубку и поудобнее устроился на стуле.
—Чо! — добавил он. — Это разогрев. Он разогревал себя.
Барум. Поу. Жилистая ладонь ударила по барабану. Барум. Поу. Поу. Поу. Звонкий звук устремился в горы и возвратился эхом. Сила звука вновь разожгла возбуждение танцующих. Бамчиколачи заиграл как одержимый. Он гримасничал, скрежетал зубами, его руки становились неразличимым пятном в быстрых воинственных бросках по коже Акете. Голос Акете, казалось, взбесился, и уже не контролируемая поступь ударов Бамчиколачи взбиралась вверх, достигая почти истерической высоты. Танцующие визжали, голосили, улюлюкали, кружились на месте и в отчаянной экзальтации бросались из стороны в сторону. Мать Андерсон, кружась на месте, стала вдруг припадать к земле. В углах ее рта проступила белая пена.
—Да, — соглашалась она с кем-то, — айя, да, да, — после чего завизжала и стала что-то тараторить. Словно огромная белая летучая мышь, кружилась она по кругу, как крыльями, размахивая в свете костра белой накидкой. -Я говорил вам, говорил! — воскликнул Джо Бек, с трудом удерживая себя на стуле. — Она ушла!
Первые взрывы экстатической речи донеслись от Матери Андерсон, которая неслась по кругу в стремительном порыве, раскачиваясь взад-вперед, пока не упала наконец на руки ближайших зрителей. Какое-то время она лежала без движения. Айван наблюдал за женщиной. Он ощущал движение своего тела, но сами танцующие слились для него в одно неразличимое пятно. Великая сила сотрясла пожилую женщину. Ее грудь отяжелела, дыхание вырывалось изо рта сдавленными глухими порывами. Она «отправилась на тот свет путешествовать в духе», что считается первой ступенью одержимости. Она издавала трубные звуки, громко опустошая легкие и набирая в них воздух с присвистами, которые перекашивали ее тело, словно в приступе эпилепсии. Немного спустя она успокоилась, почти впав в состояние комы, и, когда дух полностью овладел ею, заговорила голосом старика.
— Пастырь Андерсон, — пробормотал Маас Натти, одобрительно кивая.
Пастырь Андерсон приходился Матери Андерсон дедом и умер пятьдесят лет назад. Светило культа Покомании, когда-то он был знаменитым лекарем и прорицателем, и его голос в подобных церемониях нередко звучал первым, а то и вообще единственным. Иногда он приносил людям вести от их пропавших родственников, иногда предсказывал бедствия. Иногда бубнил что-то, как пьяный, так что понять его было невозможно. Сейчас он говорил об урагане с моря, который приближается, хотя тому нет явных свидетельств: он разрушит несколько домов, но все люди останутся живы. Рыбакам был дан совет на ближайшие месяцы, выходя в море, внимательно приглядываться к луне, особенно когда она на ущербе. «Да, — проговорил он, — мисс Аманда уже здесь и всем довольна. Всем, кроме одного…» Его голос стал затихать, и тогда заголосил и отправился к духам другой танцор. Мать Андерсон лежала без движения. Ее привели в чувство, дали понюхать пахучей соли. Она чихнула, села, выпила немного воды, прошла, поддерживаемая своими сестрами, к сидящим и уселась на свое место.
Айван не прекращал танца, хотя с удивлением обнаружил, что его интерес стал совсем отстраненным. Когда к духам отправилась вторая женщина, он почувствовал вдруг озноб: от обильного пота ему стало холодно. Его одолевала тревога, он прекратил танец и пошел искать Маас Натти, чтобы побыть рядом с ним. Переживание благости бытия и уютного внутреннего тепла куда-то исчезло, и внезапно его обуял страх.
—Постой, постой, ты, кажется, тоже стал танцором поко, — стал поддразнивать его старик. — Я уже ждал, что и в тебя вселится дух.
Заметив, что мальчик дрожит, он укутал его своим черным плащом и налил немного рома. Алкоголь так и загорелся у мальчика в животе, озноб прошел, но чувство тревоги по-прежнему не оставляло. Женщина, путешествующая в духе, замерла, однако ничего не сказала. Она просто стояла без движения с перекошенным в застывшей улыбке лицом.
—Смотри на Изика, — в предвкушении прошептал Маас Джо.
Безумец вошел в круг. Он не танцевал, не бился в экстазе и вообще ничего не делал, а просто медленно прошел в центр круга, но все смотрели на него. Проходя мимо путешествующей женщины, Изик торжественно поклонился ей, и было в его походке что-то комичное и очень знакомое. Что именно Айван определить не мог. Рот Изика был открыт, но он не улыбался. Его лицо было искажено, в мерцающем свете было видно, что оно враз постарело: глубокие морщины прорезали кожу вокруг глаз и рта.
—Господи Боже мой — да ведь это мисс Аманда, — хрипло прошептал Джо Бек.
И впрямь это был голос его бабушки — Айван ни с кем не мог его спутать. Поначалу это был дружелюбный, немного официальный голос, каким она говорила, приветствуя знакомых на общинных торжествах. Она сердечно обращалась ко всем по именам, ободряя и благодаря присутствующих и более других Маас Натти, который после ее слов заплакал навзрыд. Она сожалела о тех, кто отсутствует, особенно о своей единственной дочери Дэйзи. Она хотела бы, сказала она, подарить Мирриам свои золотые сережки, но сейчас они уже в могиле. Не сможет ли, Маас Натти?… Да, ответил он, я смогу это сделать. Матери Андерсон она обещала нескольких куриц, остались ли они еще? Пусть Маас Натти поблагодарит мисс Иду за рис, но, если он уже израсходован, следует с извинениями отдать ей другой мешок.
Безумец замолчал, он обходил круг и пожимал руки, двигаясь с той статью и грацией, которую пожилая женщина никогда не теряла. Затем его голос изменился. Он стал скрипучим, в нем зазвучал металл — этот мрачный раздраженный голос Айван прекрасно знал.
—Айван, внук мой! Где он? Ушел уже? Ушел?
—Нет, нет, — ответили люди, — он здесь, как же вы его не видите?
Айван неохотно приблизился к краю круга. Он чувствовал, как набухает его голова и слабеют колени.
—Вот он здесь, рядом со мной, — громко выкрикнул Маас Натти.
Айвану захотелось бежать, и, несмотря на руку, которую Маас Натти успокаивающе положил ему на плечо, он так бы и сделал, если бы безумец приблизился к нему еще на один шаг. Но Изик просто уставился на него невидящим взглядом и заплакал, ударяя себя в лоб ладонью — жест, свойственный женщинам в момент отчаяния.
—Ааиее! Дитятя мой, дитятя! Дитятя мой. Огонь и пальба! Пальба и кровь! Кровь и пальба!
Войооо, войооо. — Безумец рвал на себе одежды и плакал.
Вскоре его голос снова стал холодным, без всяких эмоций:
—Вот идет сновидец…возьмем и убьем его… и тогда мы увидим… что станется со снами его. Да, увидим, что с ними станется… Вот они, мужи молодые, мечтатели мечты и сновидцы снов своих… Ибо где нет снов, там люди погибают…
