Слободкина, запрокинули назад его голову.
— Зимовец, ты, что ли?..
Слободкин еле вырвался из объятий друга.
— А ты ничего, Слобода! Округлился. Сколько мы не виделись? Месяц? С гаком? И сколько в гаке?
— Мне сам гак показался длинней месяца.
— Молодец, что духом не пал.
— А зачем падать? Я могу еще пригодиться кому-нибудь.
— Еще как! Здесь такие дела, Слобода! Вчера на митинге директор говорил. Знамя ГКО нам присудили. Государственного комитета обороны! Такими знаменами зря не бросаются. Как черти вкалывали все это время — в каждом цехе, в каждой бригаде. А теперь и подавно дадут духу: знамя!..
Зимовец схватил приятеля за руку, повел в цех. Первым попался им на глаза Каганов.
— Слободкин?.. Здравствуй! Ну, как оно? Приступаешь? Второй раз в мое распоряжение и второй раз вот как вовремя)
— Опять в морозилку?
— Что ты! Мы с этой проблемой теперь по-другому расправились. У главного технолога сто совещаний прошло, сто заседаний. Полная техническая революция! А станок твой опять ржавеет… Кого только не приспосабливали к нему, кого только не сватали!
— Совсем, наверно, разладили? Хуже всего, когда много хозяев.
— Теперь один будет. — Каганов осмотрел Слободкина со всех сторон и даже похлопал его по плечу. — Читал газеты? Как тебя расписали-то! А? Подвиг Слободкина…
— В газетах или в газете? — мрачно переспросил Слободкин.
— Именно в газетах: и в нашей заводской, и даже в Комсомолке.
— А я про вас в Крокодиле прочел, — сказал Слободкин. — Хороший стих сочинили. И нарисовали — копия! Кто там с вами рядом, забыл?
— Как кто? Ткачев Лева! Лев Иваныч, инженер-технолог. Только не он со мной рядом, а я с ним, — поправил Каганов, — это не одно и то же. Понял?
— Не очень, — сознался Слободкин.
— О Ткачеве когда-нибудь узнает весь мир. Он тут под бомбами до такой штуки додумался, закачаешься! Изобретение века!
— Теперь уж совсем непонятно.
— Эх, Слободкин, Слободкин, темный ты человек. Пробуешь, стараешься, но еще темный. Ну, как получше объяснить тебе самую суть? Видел ли ты, чтоб в плохую погоду во время ночной бомбежки навстречу юнкерсу, несущему бомбы, поднимался истребитель?
— Видел. ЯК-1.
— Правильно, отдельные случаи есть, не спорю. Но при нынешнем уровне техники истребитель, даже самый первоклассный, ночью почти беспомощен. Все гироскопические приборы, какой бы идеальной конструкции они не были, обладают существенными погрешностями. Давно уже возник вопрос, может ли летчик без ориентации на небесные светила и земные ориентиры получать точные показания горизонта, азимута, скорости, местоположения своего самолета? Оказывается, может! Но как? Только комплексное использование полной инерциальной информации, говорит Ткачев, позволит получить навигационную информацию — надо искать и направление вертикали, и азимут, и скорость, и местонахождение самолета — все вместе, сразу, а не порознь! Ты понял что-нибудь, Слободкин! А ты, Зимовец!
— Только самую малость, — сказал Слободкин. Зимовец промолчал.
— Честно говоря, я сам не сразу сообразил. А ведь специалист, в одном вузе с Ткачевым учился. Теперь разобрался и вижу: Ткачев на пороге большого открытия. Будут наши истребители летать и драться в любую погоду, в любых условиях! Ткачев уже разрабатывает систему уравнений пространственной ориентации в слепом полете, нашел однозначную связь между комплексом инерциальных параметров движущейся системы и комплексом навигационного состояния этой системы. Колоссально! Штука эта, понятное дело, строго секретная. Так что сугубо между нами, — Каганов внимательно посмотрел на приятелей — сперва на одного, потом на другого.
— Усвоили?
— Это понять в состоянии, но не больше. Верно, Зима? — спросил Слободкин.
— Вы хорошо объяснили, научно, — серьезно сказал Зимовец.
— В любую погоду летать и драться — это здорово! Мечта каждого летчика, по-моему. Вы не слышали, как они зубами скрипят?
— Кто? — удивленно спросил Каганов.
— Ребята с ястребков. Со мной лежал один в госпитале. Все мне спать не давал по ночам. Растолкаю, бывало, его: Не скрипи, — говорю, — страх берет. Он полежит, полежит тихо, и опять, как ножом по сердцу. Утром белый, разбитый, словно его только что привезли, а уж месяц со мной валяется, с лишком. Врачи головами качают, понять ничего не могут. Что, — говорю, с тобой, кореш? — Сон, — отвечает, — страшный видел. Будто подняться никак не могу. Я ему в ответ: Плюнь ты на все, подымайся, ходи, тебе ясно сказано — можно! А он: Встать-то дело не хитрое. Покурю вот и встану. Взлететь не могу, понимаешь? Они в любую ночь надо мной бомбы волокут на Москву, а я к земле приколочен. Командир полка сам решает, кого выпускать и в какую погоду…
— Вот, вот, — оживился Каганов, — таких приколоченных сколько угодно. Летчики-то они прекрасные — техника от них отстает. Сейчас на заводе все это поняли. Заработала мысль, как никогда. Одних рацпредложений — гора! Разбирать не успеваем в БРИЗЕ. Двое рабочих на сборке новый способ нанесения светмассы придумали — поразительный! Ни ударов, ни воды не боится, никакая коррозия не берет. Простые рабочие.
— Жоголев и Ручьев, — уточнил Зимовец.
— Правильно, Николай Васильевич Жоголев и Николай Емельянович Ручьев. Два Николая. Их теперь все на заводе знают. Сам директор при встрече земной поклон отвешивает. Из главка телеграмма пришла — поздравляют, премируют, желают новых успехов. И армия Жоголевых и Ручьевых растет с каждым днем. Говорю без всяких преувеличений — сам в БРИЗЕ работаю. Что же касается Ткачева, то он вообще далеко пойдет. И пошел уже. В мировую науку. Когда-нибудь это все узнают и оценят. Но вернемся, что называется, с небес на землю. На чем мы остановились? Ах, да, на заметках в газетах… Зимовец перебил Каганова:
— Теперь Слобода письма начнет получать от девчат. Со всего Советского Союза! Получаешь уже? Признавайся.
— Письма?.. — переспросил Слободкин и посмотрел в глаза приятеля.
Зимовец понял, что брякнул явно не к месту. Ничего не подозревавший Каганов рассмеялся:
— Какая-нибудь энтузиастка уже ходит сейчас вокруг завода. Берегись, солдат, опомниться не успеешь, в женихи попадешь.
Зимовец, видя, что Слободкин помрачнел, перевел разговор на другую тему:
— Савватеев справлялся о тебе несколько раз. Ты ему кружок парашютный обещал организовать?
— Обещал.
— Желающих, говорит, накопилось много. И ребята и девчата записываются. И комсомольцы и беспартийные…
— Я свои обещания привык выполнять, — хмуро сказал Слободкин.
— А ты не злись. Все, что было в моих силах, я сделал. Весь обком на ноги поставил. Весь сектор учета. Ищут.
— Так как же все-таки? Обком? Или сектор?
— Я сказал уже тебе: злиться не на кого. — В кружок-то хоть записался, по крайней мере?
— Запишусь.
— Вы о чем, братцы? — спросил ничего не понявший Каганов.
— Кружок парашютистов будет у нас на заводе. Слободкин — руководителем.
— А… Ну что ж, неплохо, отлично даже…
— Товарищ мастер! Вас главный диспетчер вызывает, — крикнула какая-то девушка, выбежавшая им навстречу из-за штабелей ящиков. Каганов устало вздохнул.
