— А восьмую звезду ты так и не заметил? — неожиданно спросил Ряшенцев.
— Туман проклятый, — отозвался Агаджанов, как будто дело действительно было в тумане.
— Тоже верно, — согласился Ряшенцев.
Идти и даже дышать между тем становилось все трудней. Агаджанову временами казалось: еще несколько десятков метров вверх — и кислород будет найти так же трудно, как восьмую звезду в Медведице. Примерно такие же чувства испытывал и Ряшенцев, но и виду старался не показывать — надо было поддержать дух у молодого поколения.
— Что ж ты умолк, Николай? — спросил старик после долгой паузы. — С копыт? Или пройдем еще малость?
— Пройдем еще, — превозмогая усталость, ответил Агаджанов.
— У тебя закалка на эти горы, смотрю, отменная! — похвалил его Ряшенцев.
— На эти сопки, — поправил Агаджанов.
Старик засмеялся:
— А если смешок в тебе цел — ты еще хоть тыщу верст отмахаешь, так учил нас командир в этих горах.
— В сопках, — еще раз поправил Агаджанов.
— Слушай, ты же целую академию закончишь в этом походе! — воскликнул Ряшенцев. — Смотри, как заговорил! Вот и Ряшка мой точно таким был. Бывало, плохо, лише просто некуда, а он словечко-другое ввернет — настроение всем подымет. От этого и пули его не брали, стороной обходили до самого Каменного брода.
— А у Каменного?
Странное дело, Агаджанов не знал этого Ряшку, ничего не слышал раньше о нем, да и Ряшенцева- старшего видит первый раз, а ощущение такое, словно прошел он с ними сто дорог, сто путей.
— Что же было у Каменного? — снова спросил он Ряшенцева.
Старику очень хотелось, чтоб молодой задал ему этот вопрос.
— А у Каменного брода нашли его все пули, которые раньше не находили. Оптика у немца, сам понимаешь, цейсовская, а братуха, как на грех, размаскировался.
— Размаскировался? Как? Почему? Он же, вы сказали, опытным снайпером был.
— Говорю ж тебе — снайпер из снайперов. Место для стрельбы завсегда сам себе выбирал. Сам в укрытии чтоб, а фриц как на ладони. Так и в этот раз было. Вечером попрощался с нами — и на позицию. «Ты поаккуратней там, Ряш, — говорит ему командир, — уж больно голо кругом. Один ручей — и вся маскировка. Ни деревца, ни кустика». «Но у ручья, товарищ командир, — отвечает Ряшка, — один берег отвесный с зубьями, как у Кремля. Я бойницу там для себя высмотрел. Ни один цейс меня не словит». «А вода? — спрашивает командир. — Ты учел? Ледяная. Горы!» «По щиколотку, — говорит, — не выше». «Ну, тогда с богом», — благословил командир.
Ряшенцев перевел дух, подумал, потом продолжал:
— Ушел, одним словом. Когда забрезжил рас свет, мы стали ждать первого выстрела нашего снайпера. Час ждем, второй дожидаемся — молчит. «Патроны бережет», — говорит командир. Хотя боезапас ему выделили немалый. Первый гром прокатился по горам, когда солнце было уже во-о-он где, — Ряшенцев поднял руку, определяя то место в небе, где в то далекое утро сверкал солнечный диск. — И завертелось! Ряшка выстрелит — в ответ ему десятки ударов. Началась дуэль снайпера с «эдельвейсами». Весь день продолжалась чертова эту кутерьма. Мы лежим в расщелине, верстах в двух, — командир не велит носа высовывать. Иначе, говорит, крышка всем нам. Оно и точно, крышка бы. Хочешь не хочешь, жди темноты. А тут еще с вершины ветер подул, грянул мороз, и, как назло, ни облачка. Сперва считали часы и минуты, Ряшкиным выстрелам счет вели. Потом сбились со всякого счета, хотя ясно слышали его удары, голос наше го карабина с немецким не спутаешь — резкий такой, с хрипотцой, словно простуженный. Ты когда-нибудь слышал, как карабин бьет? — спросил Ряшенцев.
— Только в кино, — ответил Агаджанов.
— А я до сих пор слышу его голос, — сказал Ряшенцев.
— Что же дальше было? — Николаю уже не терпелось узнать все до конца.
Ряшенцев остановился, посмотрел на парня, словно взвешивая что-то в уме.
— Дальше так. Кто-то из нас сказал командиру: «Наверно, впрямь хорошее место выбрал себе Ряшка. Весь день пуляет — и цел-невредим». Командир был поопытнее, постарше любого из нас. «Какое место и цел ли, мы, — говорит, — еще посмотрим, но что пуляет — факт. И, судя по всему, хорошо пуляет — вон какая канонада в ответ на каждый его патрон!» Короче, когда начало смеркаться, а мороз стал крепчать, подзывает меня командир и спрашивает: «Пословицу «брат за брата» знаешь?» «Знаю, — говорю, — товарищ командир». — «Сейчас, — говорит, — главное — время. Слышишь, реже стрелять стал Ряшка?» «Слышу, к ночи дело, видимость не та». «Правильно, — говорит, — не та, а скорей всего и ранен еще. Возьми с собой Нефедова, и торопитесь». Нас поторапливать было не нужно, чуяло сердце — плохо дело у снайпера нашего. Где лощиной, где за камнем, где очертя голову, напрямик неслись на выручку брату. Не слышали уже никаких выстрелов. Ни наших, ни с их стороны. Через полчаса, еще не до конца стемнело; были мы у Каменного брода, у той самой бойницы. Кинулись к братану — еще живой, вроде бы. Дышит, глядит на нас, но не шелохнется… Хорошо у Нефедова оказался топорик с собой. Трофейный «золинген». Вырубили мы изо льда Ряшу и потащили к своим.
— Как — вырубили?… — остановил старика Агаджанов.
— Говорю же — топориком. Пока стрелял по немцу из своего укрытия, вода в ручье сильно прибывать стала: горы! Подняло снайпера фашистам напоказ. Но и из ледяной своей купели долго лупил; покуда кровью не изошел и не припаялся ко льду. Только и тут не оставил поста, понял? Приволокли мы его к нашим, а на груди и спине у него — лед кусками; не отпадает. Красный такой. Я уже потом вспомнил — ручей в том месте и в густых сумерках тоже был красный. И лед кругом краснее красного. — Ряшенцев умолк, отдышался, поглядел на низко клубящиеся тучи и закончил: — Такая история, товарищ проводник.
Часа через полтора Ряшенцев и Агаджанов были у Каменного брода. Старик еще издали узнал то самое месте, какое искал, и они двинулись прямо туда. Один берег ручья тут действительно несколькими геометрически точными каменными зубьями напоминал Кремлевскую стену. Ряшенцев долго молча ходил от камня к камню, от выбоины к выбоине, словно отыскивая какой-то след, какую-то замету, — может быть, гильзу от патрона или еще что-нибудь, что можно было бы взять, с собой на память о тех далеких днях, но ничего обнаружить не смог.
Обшарив глазами все вокруг, Ряшенцев пристроился между двумя нацеленными в небо каменьями — полустоя-полулежа. Это и была бойница, из которой стрелял когда-то Ряшенцев младший. Старик застыл в этой позе не двигаясь, устремив взгляд вперед, в складки гор или сопок, как он привык их называть с давней, теперь уже очень давней поры.
Ноги старого солдата при этом по щиколотку ушли в ледяную воду — он не обращал на это внимания.
«Простудитесь!» — хотел было закричать Агаджанов, но почему-то не стал этого делать. Больше того — он неожиданно для себя сам отыскал себе место рядом со стариком и точно так же — полустоя-полулежа — замер у естественной бойницы, и ледяная вода сразу обожгла обе его ноги.
— Что ты делаешь! Простудишься! — заревел Ряшенцев и с силой стал выталкивать его из воды.
При этом поднялся целый каскад брызг. Пронзаемые выглянувшим солнцем, они показались вдруг — и одному, и другому — огненно-красными. Кроваво красным отсвечивали в этот миг и пластинки тонкого крепкого льда, припаявшиеся к уходящим в воду камням…
Ряшенцев и Агаджанов заметили это почти одно временно, переглянулись, и каждый из них, как сговорившись, отломил себе по нескольку звенящих кусочков ледяного припая. Льдышки и в руках продолжали источать из себя красный свет. Ряшенцев и Агаджанов видели это в течение двух трех минут, пока солнце плавило лед в их ладонях, превращая его в красные капли.
Потом набежала туча, видение кончилось так же неожиданно, как началось.
Ряшенцев, как бы очнувшись от сна, сказал:
— Ну а теперь по коням, Микола! Бери шинель — пошли домой…
