магистр окончательно убедился, что внизу творится неладное, — бодро скомандовал:
— Стоп! Стоп, Хельги, я сказала!.. Ну в общем, лучше, чем в прошлый раз. Но вообще, вы в ритм попадать умеете? Половина классно поет, второй точно мгымбр на ухо наступил!
— А где которая? — мяукнул кто-то, чьего голоса Эгмонт не опознал, но на него тут же зашикали.
— Так. Теперь что касается лягушек. С лягушками уже лучше. Хельги у нас вообще молодец… нет, аплодировать пока не надо, еще рановато… Герцог, слушай сюда! Я понимаю, что ты лягушек видел исключительно жареных и на серебряном блюде!.. Но ты меня тоже пойми, ведь жареные лягушки по опушкам не прыгают! Больше натурализма, естественности там! И непосредственности тоже!.. Ну поехали!..
— Лягушки! Лягушки пошли!..
Послышались те самые мягкие прыжки.
Эгмонт выключил дополнительный слух, от изумления даже забыв воспользоваться более экономичной формулой. Несколько секунд он просто сидел за столом, пытаясь прийти в себя. В ушах слегка звенело в ритме песенки.
На всякий случай захватив с собой пару накопительных амулетов, он вышел из кабинета и, закрыв дверь на ключ, отправился вниз.
Мы репетировали уже на пятый раз. Получалось все лучше и лучше, народ даже начал попадать в ноты. Генри Ривендейл, поняв, что терять ему нечего, обнаружил чудеса артистизма и отличное знание зоологии. Особенную натуралистичность образу придавал зеленоватый оттенок герцоговой физиономии. Видно, он представлял, что именно скажет ему герцогиня-мать, если узнает, как именно ее любимый сын организовал досуг.
Я размахивала шпагой, с каждым взмахом оценивая ее все выше и выше. Рукоять была точно под меня сделана, пальцы смыкались, как им и положено, плотно; запястье почти не устало, хотя я дирижировала уже минут сорок подряд.
Мы находились примерно посредине второго «ля», когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял Эгмонт.
Повисла мертвая тишина. Все замерли где стояли; подозреваю, что Генри замер бы и в прыжке, но вампир, на свое счастье, успел приземлиться на пол. Хор застыл с открытыми ртами, я — с поднятой шпагой.
Эгмонт молча смотрел на нас с порога. Глаза у него были не то чтобы квадратные, но очень к тому близко. Это был первый раз на моей памяти, когда магистр не знал, что ему сказать.
— И… и как это следует понимать? — наконец выдавил он.
— Мы… — вякнул один из близнецов. — Мы тут…
— Мы… — пришел ему на помощь второй. — Мы здесь…
— Занимаемся самодеятельностью, — вышла я наконец из ступора. Все лица синхронно обратились в мою сторону. Подумав, я опустила шпагу и застенчиво спрятала ее за спину. — Понимаете, магистр Рихтер, у нас репетиция…
— Репетиция? — со странной интонацией переспросил Эгмонт.
— Ну да, репетиция. — Я решила, что повторить не помешает. Вид, по крайней мере, у магистра был соответственный — такой, словно его стукнули по голове чем-то тяжелым. — Репетируем, повторяем, усваиваем… Даже, пожалуй, немножко закрепляем, — добавила я, подумав, что последнее слово должно показаться ему знакомым.
— Вот как, — с тем же странным выражением протянул Эгмонт. Он медленно обвел взглядом всю комнату: сгрудившийся хор, давно уже потерявший очертания правильного квадрата и не тянувший теперь даже на плохонький параллелограмм, Хельги с Генри, застывших в очень странных позах в середине, близнецов аунд Лиррен с серебряными колокольчиками в руках (за ними братья бегали в свою комнату). Взгляд остановился на мне, гордо стоявшей посреди стола, и я порадовалась, что уже убрала шпагу за спину. Иначе за рассудок магистра лично я бы не поручилась. — Ладно, не буду вам мешать…
Он вышел и осторожно закрыл за собой дверь. Я немедленно возгордилась — ха, кто еще похвастается, что ввел в такой ступор магистра боевой магии?
— Продолжаем! — жизнерадостно приказала я, заметив, что народ уже начал приходить в себя. — Раз-два-три… Ну начали!..
Хор грянул. Я привычно взмахнула шпагой.
Эгмонт Рихтер, стоявший за дверью, поймал себя на том, что прищелкивает пальцами в такт мелодии. Он потряс головой, избавляясь от наваждения, буркнул под нос «мрыс эт веллер!» и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно в свой кабинет.
А за спиной его гремело торжествующее:
На ходу магистр щелкнул пальцами, отгораживаясь звуконепроницаемой завесой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
Замечено: все хорошее рано или поздно обретает свой закономерный конец. Не знаю, правда, кому конкретно принадлежит это бесспорно истинное наблюдение, но есть мнение, что автор был адептом или — на крайний случай — преподавателем. Потому что из всего хорошего и краткосрочного каникулы определенно являются самым хорошим и самым краткосрочным.
Две недели закончились куда быстрее, чем мне бы того хотелось. Никаких высоких призывов во мне не просыпалось, на занятия меня не тянуло, да и не сказать, чтобы я успела по ком-то сильно соскучиться. Скорее уж наоборот, некоторые физиономии изрядно меня достали — со времен знаменитой игры в карты… нет, со времен Блистательной Виктории Над Герцогом Ривендейлом! — словом, с того приснопамятного дня я стала до ужаса популярной. Надо сказать, интересно это было только поначалу — под конец я готова была на стенку лезть и жутко обрадовалась, поняв, что волна всеобщей любви потихоньку идет на спад.
Ну а когда начались занятия, народу тем более стало не до меня.
Второй семестр длиннее первого, но этого злобным магистрам определенно показалось мало. Их усилиями пресловутый семестр сделался еще и сложнее, причем ощутили мы это практически сразу. В первый же день я вернулась из библиотеки хорошо в десятом часу, и назавтра, когда заданий сделалось немножко меньше, моя элементаль вытащила откуда-то потрепанную брошюрку и вслух зачитала мне отрывок, начинавшийся со следующих слов: «Режим, тако же рекомый распорядком дня, есмь дело, зело необходимое для каждого адепта, в скобочках — студента, а особливо для адептки женского полу, ибо
