Знакомая ситуация. Я сама уже отправила на тот свет некоторое количество лабораторной посуды, а уж про Полин, у которой алхимии было на порядок больше, и говорить не приходится.
— Я, естественно, пошел в лавку. Там меня спросили между делом, куда я дел предыдущие; я ответил, что разбил, одна целая, да и та занята. А в другом углу лавки стоял тот адепт. Тоже что-то выбирал… да. Только ушел он, ничего не купив. А когда я вернулся в комнату, никакой пробирки там уже не было.
— А охранное заклинание? — не выдержала я, вспомнив, сколько поколений адептов безуспешно пытались проникнуть к Рихтеру в кабинет.
— Стояло там такое, — не стал спорить Эгмонт. — Но насчет него я не особенно заблуждался. Тот адепт вскрыл бы мои тогдашние чары хоть пальцем, хоть фамильной шпагой, хоть гномьим сверлом.
— Но почему, магистр, ведь силы же у вас были равные?..
Эгмонт помолчал, явно формулируя ответ.
— Потому что силы, студентка, — медленно ответил он, — это еще не все. Далеко не все. Должно быть что-то еще, чего у меня тогда не имелось… Разумеется, искать я ничего не стал. Все равно ничего бы не вышло: свидетелей не было, пробирка запросто могла испариться, к тому же как я докажу, что зелье мое, если я все отдал ковенцам? А еще через несколько дней меня поймала Фаррина. Она была изрядно напугана… Сказала, что с ней творится что-то странное. Что она слышит мысли, то, что о ней думает ее друг… Право слово, не надо быть великим сыщиком, чтобы сложить два и два. У меня был огромный соблазн рассказать ей, что ее приятель просто захотел ее приворожить. Но в тот раз я сдержался. Не хотел, чтобы ей было больно. Сказал что-то про побочный эффект боевых заклятий… она училась на алхимичку и, по правде, плохо разбиралась в заклинаниях. Она поверила.
— А разве он мог догадаться, чем именно занята ваша пробирка?
— А почему нет? Когда Принцесса и Трубадур вдруг решают пожениться, по Академии ходят упорные слухи о каком-то сверхмощном приворотном зелье, а мной ни с того ни с сего интересуются бдительные ковенцы — разве сложно сделать из этого правильный вывод?
— А что за заклятие он использовал? Тогда, в поединке…
— А что вы почувствовали, студентка? — вопросом на вопрос ответил магистр.
Я передернула плечами, как будто от холода:
— Тьма…
— Так зачем же вы спрашиваете?
— Где он мог узнать такую серьезную штуку? — вырвалось у меня. — Сомневаюсь, что ему, как лучшему ученику, выдали сборничек «Сто лучших и проверенных рецептов некромантии»…
— Почти в яблочко. Наш учитель часто давал ему книги, студентка. Много книг. Обычных и колдовских, защищенных специальным кодом. Мы будем проходить защиту информации на третьем курсе, тогда сами увидите, что это такое. Если объяснять очень приблизительно… В подобных инкунабулах есть только пустые страницы. И сначала нужно подобрать слово, чтобы она показала хоть что-то еще, потом — другое слово, чтобы возникло что-нибудь интереснее поваренной книги, и так определенное число раз. Обычно в книгах прячут до двенадцати слоев. А самый последний из них — это тот, который написан не нами… Гордыня — это профессиональный магический порок, студентка Ясица. Мы не можем даже предположить, что наши книги — это серьезное оружие, срабатывающее не только в наших руках. Не зря говорят, что книги пишут себя сами; что уж говорить о книгах магических, пропитанных древними чарами…
Я невольно покосилась на стопку выданной мне литературы. Заметив это, Рихтер улыбнулся:
— Можете не искать. Все книги, которые я даю вам, я проверяю помногу раз.
«Кто-то чего-то говорил насчет гордыни», — ехидно подумала я. Если это и впрямь профессиональный магический порок, то и самому Рихтеру он определенно был не чужд — ибо, думается мне, что и тот учитель многажды проверял выдаваемые даровитому отроку книги.
— Лучше книги дам вам я, чем кто-нибудь другой, — возразил Эгмонт. Учитывая, что последняя мысль не была мной озвучена, я немедленно заподозрила его в телепатии. — Так опасности все-таки меньше… и то, наверное, я не стал бы рисковать, если бы не этот ваш «Справочник», верно? Что-то мне подсказывает, уж он-то наверняка не позволит своей хозяйке читать всякую магическую дрянь.
«Правильно подсказывает», — подумала я со смесью гордости (да-а, мои книги — это сила!) и некоторой обиды (чай, не маленькая, сама разберусь, что читать!). Впрочем, эту мысль тут же вытеснила другая, вызванная чисто профессиональным интересом:
— Но как же вы смогли отразить такой удар?
— Очень интересный вопрос, студентка. Знаете, им задались не только вы… Наши магистры долго думали, но правильного ответа не нашли. Зато нашли простой… Вы отлично его знаете, потому что уже проходили нужную тему по некромантии. Что способно отразить силу Тьмы?
— Существует два варианта, — не слишком-то уверенно ответила я. Некромантия у меня хромала, и я еще помнила, с каким вздохом Белая Дама выставила мне итоговую четверку. И то только после третьей пересдачи, когда я отбарабанила ей абсолютно все билеты. Что проку знать теорию, если на практике не можешь построить никаких некро-чар? — Или очень сильный темный маг с полным до краев резервом. Или Темное существо, порождение мрака… — Тут я сообразила, что сказала, и немедленно заткнулась.
— И в какой же реестр вы запишете меня? — без улыбки спросил Эгмонт.
Я смерила его оценивающим взглядом:
— Ну положим, что к Неблагому Двору вы отношения не имеете…
Равно как и к Благому. Точнее, «не равно как», а «тем более», ибо на то, чтобы представить Рихтера в качестве Благого фэйри, не хватало даже моего привычного ко всему воображения.
— Да и к Темной магии тоже, — решительно закончила я.
— Почему? — удивился он. — В смысле как вы определили?
Я щелкнула пальцами, пытаясь перевести в слова полученную от чувств информацию.
— Темный маг — это магистр Дэнн. Другое ощущение, другой цвет, другой рисунок чар… — Нет, выразить словами упрямо не получалось. И то сказать, при чем здесь цвет? Если уж говорить об аналогиях, уместнее был бы вкус, но это слово, как всегда, явилось с запозданием, в отличие от «цвета», мгновенно прыгнувшего на язык. — В общем, все по-другому.
— Дайте руку, — неожиданно потребовал Эгмонт.
Пожав плечами, я протянула рекомое. Не дотрагиваясь до моей ладони, магистр вычертил над ней руну; знак на мгновение высветился в воздухе золотым.
— Интересно, — задумчиво сказал магистр. — Очень интересно. Прямая эмпатия…
— Только директору не говорите, — попросила я, еще не совсем понимая, что именно такое во мне нашли, но отлично просчитав все возможные последствия. Последствия в виде увеличения домашнего задания выглядели весьма устрашающе.
— Что же так?
— Свихнусь, — мрачно пояснила я мысль. — Вы мне задаете в два раза больше, Фенги… Фенри… в общем, гном задает примерно столько же, магистр Ламмерлэйк вообще грузит без остановки, если еще и это прибавится…
— А нечего было рождаться с такими способностями, — отрезал Эгмонт.
— Ладно, мрыс с ними, — предпочла я обойти поднятую тему молчанием. В конце концов, такими темпами недолго добраться и до моей родословной, а она у меня интересная, но, как говорит наш библиотекарь, «в ограниченном доступе». — Но если решения только два и вы ни под одно не подходите, как вам вообще удалось выжить?
На этот раз Эгмонт молчал. Очень долго.
— Скорее всего, — наконец ответил он, — я просто был там не один.
— То есть? — мгновенно напряглась я. В памяти у меня сразу же всплыло то, как здорово меня колбасило и плющило до тех самых пор, пока Тьма, вызванная Гением, не вернулась в небытие.
— Вы спрашивали, при чем здесь вы, студентка? Я не знаю. Но знаю одно. Когда я был там, я видел вас. И чувствовал вашу силу как часть своей.
— Это что, вампиризм? — машинально уточнила я.
— Вы отлично знаете, что подобное невозможно.
Я только ошарашенно кивнула. Невозможно — это не то слово! Все эти вопли про то, как
