— О как, — нравоучительно сказала я, убирая флакон на место. — Интересно, а магические свойства у этой фляжки есть?
— Да наверняка! — фыркнула алхимичка, удивительно легко переходившая от любого настроения к обыкновенному жизнерадостному. — Как там было в книжке? — Девица пакостно хихикнула и процитировала классический эльфийский роман: — «А тебе, Яльга Ясица, я дарю свет нашей любимой звезды»… — Тут Полин прервалась и с визгом отпрыгнула в сторону, потому что я-таки дотянулась до подушки. Название любимой звезды утонуло в негодующем вопле, но я все-таки разобрала, что оно было длинное, сложное и, разумеется, очень эльфийское. Заканчивалось, по крайней мере, на традиционное «эль» — а еще очень похоже на «крендель»… интересно, это Полин с двухнедельной диеты так тянет на гастрономическую тематику?
— «Светом нетленным будет она озарять твой путь в бесконечность!» — все-таки досказала соседка, выскакивая за дверь. Предусмотрительно, если учесть, что я уже слевитировала подушку обратно.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
Цветень-месяц оправдывает свое название только в теплых широтах, где в середине весны и впрямь что-то начинает зацветать. В Лыкоморье же, как в стране северной, дикой и напрочь лишенной всякого логического мышления, в это время только-только тает снег. Да и то не весь и не всегда; хотя на высоких местах уже зеленеет трава, в низинах все еще лежат ледяные белые островки.
Но правильному адепту все это не помеха. Подобно птицам, что слышат зов весны за синими морями, в чужой земле, где и соль, говорят, исключительно сладкая, — подобно сим тварям, всякий опытный адепт учует приход весны даже сквозь зачарованные стены Академии. А весна — это вам не зима и не осень. Весна — это состояние души.
Или, по выражению магистра Буковца, массовое умопомрачение.
Учебное рвение, порядком поизрасходованное с рюеня, окончательно истаяло на теплом солнышке. Народ влюблялся, назначал свидания и писал записки — особо бдительные магистры изымали такие письма на каждом занятии, а Фенгиаруленгеддир продемонстрировал нам целую пачку подобных эпистол, накопившуюся у него за годы преподавания. Ушлый гном даже посулил, что за оригинальный текст записки, которому не найдется аналогов в его собрании, он поставит пятерку, — но тем адептам, чьи любовные письма не представляют ценности для коллекции, придется очень и очень плохо. Гномы, что с них возьмешь?
«Хорошо» пока что пришлось только одному студенту — эту историю рассказал вездесущий Хельги. Как ни странно, везунчик не был эльфом — гном Виффин с телепатического факультета вместо пылкого текста нарисовал в любовной записке подробную схему, как пройти до Царской площади, на которой он и назначал своей девушке свидание, крестиком отметив памятник Державе II. Зная характер гномских женщин, за такую лаконичность Виффину могло и прилететь.
Пытаясь хоть как-то бороться с весенним обострением, магистры завешивали окна иллюзиями, но даже это не помогало: в каждой группе находился свой мастер-умелец, запросто просверливавший в иллюзорном пологе дырку. Не знаю, чем уж плохи были прочим адептам потрясающие горные или морские пейзажи, но предпочтение неизменно отдавалось видам нашего внутреннего двора, покрытого аккуратными кучками снега — тут уже не дремал наш хозяйственный завхоз. Дворника он так и не нанял, упирая на необходимость экономии.
Весь преподавательский состав желчно завидовал Эльвире Ламмерлэйк, кабинет которой традиционно находился в подземельях. Впрочем, ни Рихтер, ни Белая Дама не затрудняли себя созданием иллюзий. Не нашлось бы адепта, который рискнул бы отвлечься на лекциях по некромантии или боевым чарам.
А мне в ночь на первое травня исполнялось двадцать лет.
Никто не знал, почему из всех праздников западного Великого Колеса в Лыкоморье прижилось только два. Савайн и Беллетэйн — ночь на первое дожденя и ночь на первое травня. Самая страшная ночь в году и ночь Возрождения Сущего. Никто из коренных лыкоморцев отродясь не отмечал Имболк, Остару, Литу или Ламмас. Точнее, может, и отмечал, но называл эти дни совершенно иначе, да и праздновал по-другому. Чем угодили Савайн и Беллетэйн загадочной лыкоморской душе — знают одни только боги. Может, названия понравились? А что, красиво звучат…
Так или иначе, но праздник был. И была я — я, которой выпало родиться именно в эту, бесспорно, волшебную ночь.
Деньги, полученные от Ривендейла, еще позвякивали в кошеле. Вечером двадцать восьмого цветня я задумчиво пересчитывала монеты, прикидывая, на что мне хватит такого количества золотых.
— Слышь, Полин, — я подняла голову, поигрывая золотой монеткой, — хочешь завтра со мной в магазин?
— В магазин? — рассеянно повторила алхимичка, пролистывая конспект. — За амулетами? Нет, спасибо, меня в тот раз чуть не убило…
Я досадливо встряхнула головой, перебрасывая за спину косу.
— В одежный, балда! За новыми сапогами. И штанами, если останется.
— Не обзывайся, рыжая! — привычно отбрехалась Полин. Тут до нее дошло, и она подняла удивленный взгляд от конспектов: — За сапогами? А ты что, хочешь купить новые?
— Нет, мрыс эт веллер, эти обменять! — Я бросила красноречивый взгляд в сторону разваливающейся обувки. — День рождения у меня или что? Новых сапог я, что ли, не заработала?
— День рождения? — Полин насторожилась. Дни рождения были ее коньком. — А когда?
— В ночь на первое.
Услышав такую восхитительную весть, алхимичка даже захлопнула тетрадь.
— В Беллетэйн?! Врешь, Яльга!
— Да чтоб мне… хм… — Я задумалась, не зная, чем поклясться, и наконец нашлась: — Провалиться в пустую дырку!
— Ты и родиться нормально не можешь, — подвела итог девица.
— Ну так как? Пойдешь или нет?
Полин тяжело вздохнула, вновь открывая конспекты:
— Да куда же я от тебя денусь?
Сказано было верно: не делась. Никуда. Назавтра после лекций, благо на дворе стояла пятница и занятий было немного, мы встретились у заповедного орешника и отправились в город. Снег почти уже стаял, трава лезла вверх, буйно зеленясь везде, где только нельзя — скажем, на обочинах или в промежутках между плитами на площадях, — зато напрочь отказываясь расти на санкционированных клумбах и «эльфийских горках». Кое-где я даже заметила первые одуванчики.
Солнышко пекло уже… ну не совсем по-летнему, но все равно горячо. Я жмурилась, с удовольствием подставляя лицо его лучам. Хоть и не загорю, а все равно приятно. Полин, шедшая рядом, беззаботно помахивала сумочкой, периодически ехидно вопрошая, действует ли это на меня весна, или же буйные шизофреники круглый год такие радостные. Я отмахивалась от вредной алхимички, вслух жалея о том, как мне не хватает снега, из которого лепятся такие замечательные, такие увесистые снежки. Метала я их метко, так что намек был донельзя прозрачен.
До сапожной лавки мы дошли без всяких приключений. Полин, мигом ощутив себя в своей среде, начала демонстрировать мне ассортимент, со знанием комментируя каждую пару обуви.
— А вот это, Яльга, смотри, босоножки на пробковой подошве, как у вас там на юге носят! Видишь, тут и перемычка такая, через палец, есть! Жалко только, бусинки скоро облезут, а ремешки вообще не кожаные…
— Натуральная кожа! — пискнул было небрежно задвинутый в угол продавец. — И как это облезут, когда краска гномья?!
