Больше она не произнесла ни слова.
Открыв дверь, он увидел молодого парня в синей форме посыльного. В каждой руке парень держал по объемистому коричневому мешку. Он улыбнулся, и Джек ответил на улыбку, хоть живот подводило от голода, а голова кружилась все сильнее.
– Ваш заказ, сэр!
Слух Джека обострился настолько, что он слышал сухой шорох кожи в доме за своей спиной, сдавленные стоны, топоток тараканьих ножек. А когда парень протянул ему мешок и на миг их руки соприкоснулись, Джек почувствовал живое тепло, молодую кровь, наполняющую сосуды, увидел на тыльной стороне рук посыльного крошечные царапины, трещинки, в которых проглядывало свежее мясо.
Когда-то, когда его дочери еще были здоровы, он брал их с собой на охоту, но в последние месяцы ему приходилось кормить их слизняками, червями, насекомыми и мелкими зверьками. Глядя на мальчишек- посыльных, приносивших корм, Джек спрашивал себя, долго ли его семья сможет протянуть на таком пайке. Он старался растягивать запасы живого корма, которые доставлял посыльный, однако часто случалось так, что еды не хватало, и девочки, лежа в своих постелях, плакали и просили, чтобы он их накормил. Тогда у Джека перехватывало горло, а глаза наполнялись слезами бессилия. Однако плакать он тоже не мог.
Вечерами он пытался поговорить со своей семьей, как в прежние времена. Он рассказывал им о своем одиночестве, о мечтах, в которых им не было места. Жена и дочери не всегда ему отвечали, и ему казалось, что они специально от него отгораживаются, что они переселились в свой мир, куда ему нет ходу.
Иногда он обнаруживал их в самых неподходящих местах. Однажды его жена забралась в шкаф и сидела там, перебирая свои платья и блузки. Как-то раз он застал дочерей, когда они сжимали друг друга в объятиях, словно лесбиянки. «Поцелуй нас!» – зашептали они бледными сухими губами, и как ни любил Джек своих детей, он не смог исполнить их просьбу.
В конце концов он стал на ночь брать малыша в свою постель.
Джек приносил дочерям пойманных им мышей и тараканов. Они хрустели насекомыми словно конфетами, а затем выплевывали пустые шкурки.
Вскоре менструальная кровь у девочек стала светло-розовой и совсем жидкой. Джеку приходилось протирать им промежности мягкой ветошью. Потом месячные прекратились.
Однажды вечером его сын выбрался из кровати и отправился бродить по дому. Джек нашел его в чулане, где мальчик стоял у стены, сжав пальцы, словно когти, и не отрывал взгляда от вьющихся под потолком ночных мотыльков. Такие отлучки стали повторяться. Мальчик забирался в чуланы и шкафы, приходил в комнаты матери и сестер, иногда прятался в пустой коробке из-под игрушек. На игрушки он давно уже не обращал внимания и играл только со своим телом – грыз клыками большой палец.
Джек по-прежнему кормил свою жену изо рта в рот. Иногда слизистая отекала и становилась такой болезненной, что он не мог собрать ее в складку.
Изредка он пытался передать жене с поцелуем кусочек хорошо прожеванного свежего мяса крысы или птицы. Но она всегда выплевывала мясо. Такую пищу она больше не могла усваивать и питалась только его кровью.
Постепенно их сын начал охотиться. Иногда Джек слышал, как он крадется в зарослях на заднем дворе. В соседних домах стали пропадать мелкие животные, и Джек перестал вызывать посыльных.
Теперь и его дочери начали отказываться от еды. Когда Джек открывал дверь в их комнату, они прятались под одеялами. Однажды Джеку удалось, надкусив язык, влить немного своей крови в их пересохшие рты. Это было не просто – девочки упрямо сопротивлялись попыткам накормить их, однако со временем они научились слизывать кровь с его языка. Они так старались, что едва не раздирали отцовский язык своими зубами, но Джек всякий раз успевал отстраниться.
Иногда он спрашивал себя, неужели они до сих пор считают его хорошим мужем и отцом. Он пытался петь детям колыбельные, читать жене стихи. Они кивали головами, он чувствовал, как изменяется ритм их дыхания, но они по-прежнему не произносили ни слова.
Теперь Джек оставлял всю добычу себе. Кормя жену, он пытался сохранить для себя немного крови. Он пытался вспомнить ощущение ее рук на коже в те времена, когда они были нежными и мягкими, а дыхание свежим.
Он слышал, как в домах, окружающих его, бьются сотни сердец, как потоки крови текут по венам сотен живых существ. Он пытался заглушить собственный голод. Он пытался вспомнить лица своих соседей, но и это ему не удавалось.
Тела жены и детей становились все легче, и теперь он мог носить их по дому без всяких усилий. Они были не тяжелее пачки полотенец. Он носил их на плечах и иногда, забывая об этом, садился в кресло и задремывал, а потом вскакивал в панике и в первые мгновения не знал, где их искать.
Но чем легче они становились, тем больше крови им требовалось. Теперь Джек беспрерывно чувствовал боль во рту, и ему приходилось растравлять старые трещины, прокусывать молодую кожу, разыскивать кровеносные сосуды в мышечном слое, пока наконец его рот не наполнялся кровью и он не приникал губами к их губам. Кровь стекала им на грудь, и казалось, будто они нарядились в темно-красные слюнявчики.
Их кости становились все тоньше, замещались фиброзными волокнами. Их плоть таяла и растворялась. Джек делал глубокие надрезы на внутренней стороне локтей, на внутренней поверхности бедер, на икрах и заставлял жену и детей пить его кровь. Но кровь словно проходила сквозь их тело, лишь ненадолго возвращая цвет их коже, и в полутьме дома они казались призраками, тенями ушедших людей.
Как быстро они снова бледнели, как быстро они таяли, превращаясь лишь в смутное воспоминание о себе самих!
Тогда он стал отрезать куски своего тела и кормить семью своей плотью и кровью. К счастью, теперь одного куска им хватало надолго: их маленькие и острые как у крыс зубы отщипывали крохотные порции. Его жена и дочери уже давно не пользовались словами, а потому не могли выразить ему свою признательность. Но Джек в этом и не нуждался. Это была семья, о которой он всегда мечтал. Ему достаточно было видеть благодарность, светившуюся в их глазах.
Его одежда давно порвалась в клочья и пропиталась кровью. Однажды Джек увидел, как его сын сосет один из таких кровавых ошметков, и решил, отбросив последнее смущение, отказаться от одежды. Теперь он ходил по дому обнаженным, его наготу прикрывали только хрупкие тела его жены и детей. Они висели на
