Паршиво, что я не могла оттягиваться с друзьями, но я верила, что мне каким-то образом под силу ускорить выздоровление папы, поэтому не отходила от него ни на шаг.
Однако у нас были и другие проблемы. Папа лежал в отдельной частной палате, которая обходилась гораздо дороже, чем обычная койка. Если ему хотелось чего-нибудь, я отправлялась за покупками в магазин при больнице, который чудовищно накручивал цены, это тоже наносило ощутимый удар по семейному бюджету. К тому времени у нас уже начались финансовые трудности, так что вопрос с деньгами стоял очень остро.
Каждый день в палату проведать папу наведывалась сухонькая старушка по имени Фудзисава-сан, одна из его соседок по клинике. Она еще в юности стала инвалидом и большую часть жизни провела в разных больницах, но это ничуть не мешало ей всегда оставаться жизнерадостной. Она была очень вежливой и живо интересовалась миром за пределами больничных стен.
— А вас как зовут, сударыня? — впервые увидев меня, спросила старушка мелодичным голосом, похожим на пение птицы.
— Сёко.
— Правда? Можно я буду вас называть Сёко-тян? И на ты?
— Пожалуйста.
— Сёко-тян, у тебя волосы чудесного цвета. Ты не станешь возражать, если я их потрогаю?
— Трогайте, пожалуйста.
— Я никогда прежде не касалась русых волос. Они такие мягкие, совсем как у куклы, — женщина деликатно рассмеялась.
Фудзисава-сан говорила со мной как с равной, не обращая внимания на мой вид девочки-янки. Я раньше не встречала взрослых, которые бы относились ко мне с такой искренней сердечностью. Мы быстро подружились и часто гуляли по крошечному больничному садику. Беседы с этой пожилой дамой успокаивали мою душу. Воздух в саду был напоен свежестью, и, когда я делала глубокий вдох, казалось, он очищает мои легкие, которые обычно наполнял сигаретный дым.
Иногда я делала наброски цветов и растений. Я их не срывала, мне казалось, растениям не понравится, если их поставят в крошечную вазу и начнут громко восхищаться ими. Здесь, в садике, цветы мало кто мог увидеть, но я чувствовала, что они предпочтут увянуть в своем родном укромном уголке. Пожалуй, эти мысли заронила в меня доброта Фудзисавы-сан. Она уговаривала отца писать хокку, всячески его в этом поддерживая, а одно из стихотворений даже включила в конкурс, организованный обществом любителей и сочинителей хокку, членом которого являлась. Папа даже выиграл приз. Я поняла, что Маки одержала победу в трех конкурсах стихосложения потому, что пошла в отца. Начиная с этого времени папа влюбился в хокку. Поддержка Фудзисавы-сан воистину помогла ему побороть болезнь и отвлечься от мыслей о денежных неурядицах.
Однажды я спустилась вниз, чтобы купить в автомате баночку содовой, и заметила кошелек, лежащий рядом с ним. Проверив его содержимое, обнаружила пачку купюр на общую сумму в сто восемьдесят тысяч иен. Когда я была маленькой, родители давали мне карманные деньги на покупку всяких красивых карандашиков и прочей дребедени для школы, однако, понятное дело, после моего «превращения» в янки я больше не получила от них ни гроша. У меня никогда не было денег, чтобы прибарахлиться, поэтому нам с Маки приходилось делиться друг с другом теми немногими красивыми вещами, которые удавалось раздобыть. Среди моих друзей были девушки, которым родители покупали машины, одежду, косметику и, кроме всего этого, давали деньги на карманные расходы. Сто восемьдесят тысяч казались мне огромной суммой, и, разумеется, ужасно хотелось оставить их себе. Однако я почувствовала, что за мной наблюдает Всевышний, и сочла за лучшее отнести кошелек в сестринскую. Сразу после этого, когда мы сидели с папой в больничном кафетерии, мы услышали по громкой связи объявление об этой пропаже. Чуть позже к нам подошла медсестра, толкавшая впереди себя инвалидное кресло, в котором сидел мужчина в пижаме. Незнакомец был примерно того же возраста, что и папа. Мужчина был потрясен тем, что я, девушка-янки, добровольно рассталась со столь соблазнительной находкой.
— Так, значит, именно вы нашли мой кошелек? Я, право, не знаю, как вас отблагодарить, — на его лице и впрямь было написано облегчение и благодарность. Открыв бумажник, мужчина извлек из него двадцать тысяч йен: — Держите! Боюсь, это не очень много за такой благородный поступок…
— Вы здесь лечитесь? — спросила я, так и не протянув руку за купюрами.
— Да. Эти деньги вчера принес сын, когда зашел меня навестить. Должно быть, выронил, когда покупал себе колу. Я вам очень, очень признателен!
— Не надо мне ничего платить. Просто поправляйтесь, пожалуйста, поскорее.
— Но я настаиваю!
— Нет-нет, я их не возьму.
— Она права, — поддержал меня отец, — нам будет довольно и того, что вы быстрее поправитесь.
— Ну что ж, огромное вам спасибо! У вас хорошая дочь. Надеюсь, вы тоже скоро окажетесь дома.
Мужчина низко поклонился, и медсестра увезла его из кафетерия. Его слова меня смутили, но в глубине души я осталась довольна. Мне было шестнадцать, и я отнюдь не считала себя «хорошей дочерью».
— Пап, я никогда не говорила медсестрам, как меня зовут, — сказала я отцу тем же вечером, когда сидела подле его кровати. — Как же они меня нашли?
— Ты здесь одна одета как клоун.
— А-а-а…
— Кстати, что тебя заставило вернуть кошелек?
— Ну… вообще-то мне хотелось оставить деньги себе, но я подумала, что они принадлежат кому- нибудь вроде тебя, — ну понимаешь, что он, типа, тоже здесь пациент, потерял деньги и теперь в полной жопе. Короче, так оно на самом деле и вышло, так что я рада, что поступила честно.
— Вот оно как… Понятно. Что ж, ты совершила хороший поступок.
Он улыбнулся и ласково погладил меня по волосам. Я уже и припомнить не могла, когда папа в последний раз так улыбался. Уж точно он никогда раньше меня не хвалил и не гладил по голове. Да мы хоть раз вот так сидели и разговаривали с тех пор, как я стала янки?
В окне я видела ночное небо. Звезды обычно скрывались за облачной завесой, но сегодня погода выдалась ясной, и они ярко сверкали. Я вспомнила, что, когда была еще очень маленькой, мы всей семьей ездили к папиному другу, который жил в деревне неподалеку от Нары. Мы смотрели в ночное небо и, если замечали падающую звезду, загадывали желание, торопясь повторить его три раза, прежде чем она скроется из виду. Еще там была маленькая речушка. Летними ночами рядом с ней, излучая сияние, порхали светлячки. Чтобы вновь пережить волшебное очарование тех вечеров, мне было достаточно оживить в памяти только эту картину. Только теперь я поняла, что больше не слышу журчания той речушки, словно ее берега залили бетоном, а светлячки передохли. В какой-то момент мысли отца стали течь в одном направлении, а мои — в противоположном, поток обмелел, оставив после себя лишь высохшее русло. Но в ту ночь наши души снова слились воедино. Впервые за долгое время я почувствовала, что папа — близкий и дорогой мне человек.
К сожалению, это чувство счастья оказалось мимолетным, словно падающая звезда.
Папа согласился выступить поручителем одного человека, который, взяв большую ссуду, скрылся из города, оставив после себя кучу долгов. Отец прилагал все силы к тому, чтобы расплатиться с банком, но дела у него шли плохо, и ему пришлось обратиться за помощью к теневым ростовщикам. Не успел он и глазом моргнуть, как его компании стали терять все больше прибыли и уже едва могли свести концы с концами. Долги росли как на дрожжах, и ситуация вышла из-под контроля. Управление фирмами требовало непосредственного присутствия отца, а он все еще находился в больнице. Ему разрешалось покидать клинику пару раз в месяц, но даже в столь редкие моменты он мог позволить себе проводить дома лишь несколько часов. Вскоре он окончательно отошел от дел якудза. Насколько я понимаю, у него уже больше не было ни физических, ни душевных сил, равно как и денег, чтобы вести прежнюю жизнь.
Из-за такого невезения наша семья оказалась в настоящем аду. Проценты по кредитам достигали заоблачных высей. Гангстеры-ростовщики каждые десять дней увеличивали сумму долга на десять
