— Не могу! Пришлось бы сомневаться в школе. Для меня школа — это вы.
— Вот и я предлагаю — спасем школу.
— Спасем, Аркадий Кириллович, наше прошлое, наш многолетний труд, наши признанные успехи! Или их у нас совсем нет?
— Успехи — в чем?
— Словно вы сами не знаете.
— Знаю — нас славят за нравственное воспитание.
— И случай с Колей Корякиным не перечеркнет их! Нет и нет, Аркадий Кириллович!
— Случай — убийство! Отвернемся от него и от того, что класс это убийство оправдывает, будем же и дальше втолковывать красивые нравственные понятия. Не чудовищная ли это безнравственность, Эмилия Викторовна?
— Вы… вы считаете меня?..
— Считаю, — отрезал Аркадий Кириллович, — что вывод напрашивается сам собой.
Эмилия Викторовна обвела всех изумленно-горестным взглядом. Все неловко молчали, лишь директор Евгений Максимович по-прежнему жмурился, как ухоженный ленивый кот, которому приходится присутствовать при семейной ссоре.
— Нет слов! — изрекла Эмилия Викторовна и отвернулась.
— У меня к вам вопрос… — Иван Робертович сосредоточенно слушал, сосредоточенно посапывал, усиленно хмурил грозные брови. — вы недовольны своим прежним методом воспитания. Не так ли?
— Недоволен.
— Что же, хотите совсем отказаться от него?
Если Эмилия Викторовна была всегда горячей сторонницей Аркадия Кирилловича, поддерживала, помогала, шумно его славила, то Иван Робертович Кох относился с полном бесстрастием, оставался в стороне. Он со страстью верил лишь в одно — в физику. Она сейчас пробивается к основам основ мироздания, к тому первичному, из чего складывается все — атом, молекула, мертвый минерал, живая клетка, организм и столь странный человеческий орган — мозг, заключающий в себе интеллект, физика — это наука наук, все остальные уходят корнями в нее, она начало начал пестрых и путаных человеческих представлений, в ней истоки бытия. А потому Иван Робертович просто не обращал внимания на «суетную возню Аркадия Кирилловича вокруг примерного поведения», считал важным для себя раскрыть тех, кто способен стать новыми жрецами всеохватной науки. Славе Кушелеву он не колеблясь мог простить все за то только, что тот обещает быть жрецом незаурядным. Никто не ждал, что Иван Робертович заговорит, думали — как всегда, останется в стороне, отмолчится.
— Так хотите отказаться от прежнего? — повторил он.
— Совсем — нет, — ответил Аркадий Кириллович. — Но этого теперь крайне недостаточно.
— И у вас есть что-либо предложить? Что-то конкретное, хотя бы прикидочно, в виде гипотезы?
— Ничего, кроме убеждения, что нельзя удовлетворяться прежним, надо искать новый выход.
Иван Робертович густо крякнул.
— Не хотите отказаться от старого, не предлагаете ничего нового. Тогда, простите, что же, собственно, вы имеете? Чему мы все должны верить?
— Одному, — твердо произнес Аркадий Кириллович. — Предостерегающим фактам.
— Положим, я в них поверил — и что же?..
— Если поверите, что убийство Коли Корякина не простая случайность, значит, не сможете существовать спокойно, станете искать, в чем причина.
— А если причина окажется… гм!.. скажем, не школьных размеров, нам не по зубам, что делать тогда дальше?
— Давайте сначала ее найдем, а уж потом будем думать, что дальше.
Иван Робертович поиграл бровями, удовлетворенно кивнул:
— Логично.
Он только в том и хотел убедиться — нет ли просчета в логике. А потому снова замкнулся в бесстрастном молчании, не выражая желания обрекать себя на беспокойное существование, искать роковую причину, которая, может статься, будет еще «не по зубам».
С усилием разогнулась Августа Федоровна, уставилась кротким старушечьим взором в Аркадия Кирилловича.
— Аркашенька, — протянула она сокрушенно, — ты столько лет до этого искал?..
Старый, старый друг. Четверть века назад она, еще не седая, не сутулая, встретила бывшего капитана Памятнова и заговорила с ним, как будто была знакома всю жизнь. И капитан запаса, еще не закончивший тогда пединститута, почувствовал сразу себя в школе своим человеком. С тех пор его постоянно грела ее ненавязчивая доброжелательность. Впрочем, возле Августы Федоровны грелись многие, и каждый наверняка про себя думал — получает больше других.
— Навряд ли, голубчик, теперь отыщется быстрее. За это время сколько мимо нас учеников пройдет! Для каких-то будущих придется стараться. А они, будущие, кто знает, какими окажутся, может, и воспитывать-то их не придется. Разбег у тебя долгий, да прыжок будет ли?
— Так что, Федоровна, — ничего не делать?
— То-то и оно, хотя знаю — тебе не понравится. Забыть надо историю Коли Корякина. И поскорей. Перемелется…
Аркадий Кириллович шумно пошевелился на стуле.
— Да ты не вскакивай, не кипятись, — остановила его Августа Федоровна. — Опасность, если она и в самом деле есть, мы уже не отведем. Считай, злая беда стряслась, после драки кулаками не машут. Толку никакого не добьемся, а порядок в школе растрясем. Зачем?
— Верно! Верно! — снова взмыла Эмилия Викторовна.
— Ах, верно! — Аркадий Кириллович вскочил с места.
Августа Федоровна безнадежно вздохнула:
— Эх-хе-хе! Ретивое взыграло.
— Забыть историю Коли Корякина! Забыть! Спрятать! Не было ее! Не удастся, Августа! От учеников уже не отнимешь ее, не запретишь им судить и рядить на свой лад. А вы слышали — извращенно судят, убийством усовершенствовать жизнь собираются. Так начнем с простого: объясним им, что извращение это!..
— Не заваривай кашу, Аркашенька, всем коллективом потом ее не расхлебаем.
— Августа… Чуткая, добрая Августа, что с тобой? Все силы ребятам отдаешь, всю жизнь для них — и не расхлебаем, пусть остаются духовно горбатыми.
— Не дави чирей, Аркадий, — по всему телу пойдет. Молодой организм сам справится — зарастет без следа.
И Аркадий Кириллович растерянно оглянулся:
— Педа-го-ги! На что надеетесь? Бог не выдаст, свинья не съест, само собой зарастет? Так зачем же вы тогда нужны, педа-го-ги?
— Ого! — пробасил Иван Робертович.
— Все получили, не только я! — восторжествовала Эмилия Викторовна.
Августа Федоровна страдальчески сморщилась:
— Не верю я в твои страсти-мордасти. Не верю, Аркадий! Из нашей школы ничуть не хуже других люди выходят.
Только один директор молчал, сидел откинувшись, поигрывал на животе пальчиками.
Но вот он пошевелился, расправился, всем корпусом повернулся к Аркадию Кирилловичу:
— Вы слышали — не верим! Не убедили! Может, вы приведете более веские доказательства, чтоб мы разделили ваш ужас?
— Какие доказательства, когда вас не убеждает отцеубийство, — удивился Аркадий Кириллович.
— Приведите хотя бы еще один пример, столь же вопиющий.
— Такое часто не повторяется, Евгений Максимович.
— А раз не повторяется часто, то зачем подымать панику? Значит, имеем дело с явлением
