Великий Макиавелли. Темный гений власти. «Цель оправдывает средства»?

авторитетнейшие авторы эпохи христианства думали в том же направлении. Скажем, доминиканский монах, ученый-богослов Фома Аквинский (Аквинат), творивший в ХIII веке, чьи сочинения стали своего рода энциклопедией официальной церковной идеологии, в труде «О правлении властителей» касается вопроса власти, и положения свои строит как раз на Аристотеле.

Заглянем в энциклопедию, и мы увидим там вот что:

«От Аристотеля Аквинат перенял мысль о том, что человек по природе есть «животное общительное и политическое». В людях изначально заложено стремление объединиться и жить в государстве, ибо индивид в одиночку удовлетворить свои потребности не может. По этой естественной причине и возникает политическая общность (государство)».

То есть государство – естественная вещь, упорядоченная общность. И даже более того. Согласно Фоме Аквинскому, «деятельность монарха схожа с активностью бога. Прежде чем приступить к руководству миром, бог вносит в него стройность и организованность. Так и монарх первым делом учреждает и устраивает государство, а затем начинает управлять им. Цель государственности – «общее благо», обеспечение условий для достойной, разумной жизни».

Этические вопросы права и справедливости, как мы видим, стоят на первом месте – так что Эразм Роттердамский свой трактат «О воспитании христианского принца с точки зрения этики» писал не на пустом месте, а на более чем солидном классическом основании.

Что же до сущности государства, то тут, по Фоме Аквинскому, дело обстоит так:

«Сущность власти – это порядок отношений господства и подчинения, при котором воля лиц, находящихся наверху человеческой иерархии, движет низшими слоями населения. Данный порядок заведен Богом. Таким образом, по своей исконной сути власть есть установление божественное. Потому она неизменно добро, всегда нечто хорошее, благое».

В общем, к 1514 году, тому году, в котором Никколо Макивелли был написан «Государь», известно как незыблемая истина, что государь должен быть милостив к своим подданным.

В истинности этого положения не сомневаются. В этом сходятся ненавидящие друг друга гуманисты (вроде Лоренцо Медичи Великолепного, для которых радостно-языческие картины Сандро Боттичелли есть олицетворения красоты) и угрюмые аскеты вроде Савонаролы, для которых нет ничего, кроме истинно христианских добродетелей, истинного благочестия.

Ибо известно и от праведных христианских авторов, и от превозносимых гуманистами Платона и Аристотеля, что «государь должен быть милостив к своим подданным».

«Да ну?» – спрашивает Макиавелли и обьясняет:

«По каковому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести».

А надо отметить, что герцог миланский, Лодовико Сфорца, про которого нам кое-что известно из чтения предыдущих глав, именно так и поступал: вырезал под корень весь клан тех, кому навредил, нo никогда не трогал людей, от которых ожидал верности.

Поссорившись со своим братом, кардиналом Асканио Сфорца, Лодовико не пустил его в свою крепость и так и написал ему – «хоть вы мне и брат, а была у нас с вами ссора, и теперь я не могу вам доверять».

И абсолютно все люди, принадлежавшие к «политическому классу» государств Италии того времени, об этом случае знали.

Так что выходило, что циничная рекомендация Никколо Макиавелли полностью соответствовала и правде жизни, и принятой практике.

Или, скажем, Макиавелли приводит теоретическое рассуждение на тему о том, что при вторжении сильной державы в регион, состоящий из многих слабых государств, захватчик найдет много охотников стать ему союзником – конечно же, для того, чтобы решить собственные задачи. И это хорошо, и это можно и нужно использовать – но ни в коем случае нельзя позволить одному из этих союзников слишком усилиться. И приводит пример – король Франции Людовик XII успешно начал свою кампанию в Италии, и сделал это с помощью союзников, Венеции и папы Александра VI.

Но король понаделал ошибок:

«Не успел он войти в Милан, как предпринял обратное: помог папе Александру захватить Романью. И не заметил, что этим самым подрывает свое могущество, отталкивает союзников и тех, кто вверился его покровительству, и к тому же значительно укрепляет светскую власть папства, которое и без того крепко властью духовной».

А уж его решение согнать с престола короля Неаполя и разделить его владения с испанцами – это и вовсе непростительная глупость: «Домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил его с королем Испании, то есть призвал в Италию, где сам был властелином, равного по силе соперника, – как видно, затем, чтобы недовольным и честолюбцам было у кого искать прибежища. Изгнав короля, который мог стать его данником, он призвал в королевство государя, который мог изгнать его самого».

И Макиавелли добавляет, что все случившееся было делом закономерным – и ссылается на свой собственный непосредственный опыт: «король Людовик потерял Ломбардию только потому, что отступил от... правил, которые соблюдались государями, желавшими удержать завоеванную страну. И в этом нет ничего чудесного, напротив, все весьма обычно и закономерно.

Я говорил об этом в Нанте с кардиналом Руанским, когда Валентино – так в просторечии звали Чезаре Борджиа, сына папы Александра, – покорял Романью: кардинал заметил мне, что итальянцы мало смыслят в военном деле, я отвечал ему, что французы мало смыслят в политике, иначе они не достигли бы такого усиления церкви.

Как показал опыт, церковь и Испания благодаря Франции расширили свои владения в Италии, а Франция благодаря им потеряла там все»

Читалось все это людьми, которые своими глазами наблюдали, как сперва рухнули итальянские государства под ударами короля Франции Карла VIII, как потом рухнули его итальянские завоевания под ударами коалиции, созданной папой римским, Александрoм VI Борджиа, как старательно наследник короля Карла, Людовик XII, восстанавливал французскую империю в Италии – c помощью Александра VI, поменявшего фронт, – и как рухнули итальянские владения Франции во второй раз, под ударами коалиции, где важнейшую роль играли и папа Юлий II, и корoль Испании Фердинанд.

И опять выходило, что разбор ситуации справедлив и что король Людовик, помогая своему «верному другу и союзнику», папе римскому Александру VI, сделал непростительную глупость, а уж доверившись честному слову и договору о полюбовном разделе Неаполя с испанцами, oн и вовсе загубил свое дело.

То есть получалось, что измена союзнику, отказ от честного слова и прочие неблаговидные дела идут государям на пользу, а верность союзнику и верность своему честному слову идут государям во вред? Kонечно, с большой – с очень большой – натяжкой все вышесказанное можно было отнести к аберрациям конкретной политической ситуации и, так сказать, к «техническим сбоям» системы.

Но как следовало воспринимать критику другого рода, направленную уже не на конкретные решения тех или иных правителей, а на «моральные основы общества»?

III

Чего, например, стоит такая рекомендация: «обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше»?

Или такая сентенция: «когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества»?

И Макиавелли, истинный флорентиец, прибавляет, что смерть родственника как-никак не изменишь и не отменишь, а вот конфискованная собственность может быть отнята и возвращена обратно ее законному владельцу. Из чего, собственно, и следует решение Лодовико Сфорца о по возможности полном истреблении своих врагов и соперников целыми семьями – дело не в жестокости как таковой, а в целесообразности.