вечеринках, где они встречались с другими супружескими парами из «СЛОТЕР, СТАРК и СЛИНГСБИ», но и ни разу не совершила какого-нибудь заметного опрометчивого шага. Фабиан достаточно привязался к ней, поскольку она безоговорочно подчинялась ему во всех мелочах и ему совершенно не на что было жаловаться.
Днем Фабиан был в офисе, вникая в сухие мелкие детали делопроизводства и кадровых вопросов, причем справлялся со своими обязанностями куда лучше, чем ранее. А вечера и выходные проводил с человеком, которого имел все основания считать самой необыкновенной женщиной на Земле. Он испытывал огромное удовлетворение.
Незадолго до родов Среда умоляла разрешить ей только один раз съездить к доктору Лорингтону. Фабиану пришлось отказать — хоть и с сожалением, но твердо.
— Среда, дело не в том, что он даже не прислал нам поздравительной телеграммы или подарка на свадьбу. На самом деле мне это безразлично. Я не тот человек, который держит зло. Но ты сейчас в хорошей форме. Ты преодолела большинство своих глупых страхов. А Лорингтон возьмет да и опять их оживит.
И она по-прежнему делала то, что он говорил. Без споров, без жалоб. Она и правда была хорошей женой. Фабиан с нетерпением ждал появления ребенка.
Однажды ему позвонили в офис из больницы. У Среды начались схватки прямо на приеме у акушера. Ее срочно доставили в больницу, и вскоре после этого она родила девочку. И мать, и ребенок чувствовали себя хорошо.
Фабиан открыл коробку сигар, которую берег специально для подобного случая. Он угостил ими коллег и получил поздравления от всех, вплоть до мистера Слотера, мистера Старка и обоих мистеров Слингсби. После этого он поехал в больницу.
Фабиан вошел в родильный корпус и сразу же почувствовал что-то неладное. Люди как-то странно смотрели на него, а потом быстро отводили глаза. Он слышал, как медсестра сказала у него за спиной: «Это, наверно, отец». У него пересохли губы.
Мистера Балика отвели к жене. Среда лежала на боку, поджав ноги к животу. Она тяжело дышала и, кажется, была без сознания. Что-то в ее позе заставило его ощутить острое неудобство, однако он никак не мог понять, что же именно.
— Я думал, роды должны были быть естественными, — сказал Фабиан. — Она говорила мне, что вы не собираетесь применять анестезию.
— Мы не применяли анестезию, — ответил ему акушер. — Теперь давайте пройдем к вашему ребенку, мистер Балик.
Молодому отцу повязали на лицо маску и провели его в стеклянную комнату, где новорожденные младенцы лежали в крохотных кроватках. Он двигался медленно, неохотно, в голове разрасталась пронзительная мелодия непостижимого бедствия.
Медсестра вытащила ребенка из кроватки, которая стояла в углу, в стороне от других. Когда Фабиан подошел поближе, то почувствовал огромное облегчение, увидев, что ребенок выглядит абсолютно нормально. Никаких видимых отклонений не было. Дочь Среды не будет уродом.
Вдруг младенец протянул к нему руки.
— О, Фабиан, дорогой мой, — прошепелявил он беззубыми деснами и таким ужасно знакомым голосом. — О, Фабиан, дорогой, случилась самая странная, самая невероятная вещь!
Проблема служения
Был день установления Полного Контроля…
Гаромма, Слуга для Всех, Чернорабочий Цивилизации, Прислуга за Все, осторожно приложил надушенные кончики пальцев к лицу, закрыл глаза и позволил себе окунуться в роскошное ощущение абсолютной власти, безграничной власти, власти такой, о которой до сих пор не мечтал ни один человек.
Полный Контроль! Полный…
За исключением одного человека. Одного-единственного отщепенца рода человеческого. Одного, правда, очень полезного, человека. Вопрос заключался только в том, задушить ли его сегодня, после обеда, прямо за письменным столом, или дать возможность пожить еще несколько дней или недель под бдительным наблюдением, дабы исчерпать до конца его полезность. Его измена, его интриги, несомненно, выдадут его с головой. Ну что ж, Гаромма примет решение несколько позже, на досуге. А пока что, во всех других отношениях, для абсолютно всех остальных — полный контроль. Не только над умами, но и над деятельностью желез. Всех людей, даже их детей. И, если верны оценки Моддо, то и их внуков.
— Вот так, — едва слышно прошептал Гаромма, неожиданно вспомнив отрывок из устно передававшегося текста книги, которому учил его отец-крестьянин много лет тому назад. — Вот так, вплоть до седьмого колена… — Из какой древней книги, сожженной на давнем-предавнем педагогическом костре, взята эта цитата? Гаромма задумался. У отца спросить невозможно, у его друзей и соседей — тоже. Все они были уничтожены во время подавления крестьянского бунта в шестом округе тридцать лет назад.
Тридцать лет назад…
После установления Полного Контроля такое восстание никогда уже не сможет вспыхнуть. Кто-то тихонько прикоснулся к его колену, и поток воспоминаний прервался. Моддо. Слуга Просвещения, сидящий в самом низу машины, сделал подобострастный жест в сторону прозрачного, ракетоподобного купола, который окружал до пояса тело его вождя.
— Наряд, — произнес он, по обыкновению запинаясь, — там. Снаружи. — Да. Люди лились сплошным потоком через ворота Лачуги Служения, заполняя тротуары. По обеим сторонам улицы, куда ни кинь взгляд, располагались пронзительные кричащие толпы, черные, плотные, бурливые, как муравьи. Гаромма, Слуга для Всех, не имел права так долго предаваться собственным мыслям. Нужно было, чтобы его могли лицезреть те, кому он столь преданно служил. Он скрестил руки на груди и начал раскланиваться внутри небольшого купола, возвышавшегося башенкой над приземистой черной платформой. Поклон направо, поклон налево, и обязательно смиренно, даже униженно, не забывая о том, что он — Слуга для Всех. Приветственный визг толпы усилился. Гаромма заметил краем глаза, как Моддо одобрительно кивнул. Добрый старина Моддо. Это, в какой-то мере, день и его триумфа. Установление полного контроля — личное достижение Слуги Просвещения. Однако он оставался в густой тени безызвестности за спиной Гароммы и вкушал свой триумф только сквозь призму ощущений вождя — так же, как и все предшествующие 25 лет.
К счастью, Моддо этих ощущений было предостаточно для нервной системы. Но, к несчастью, существовали и другие, один — точно, кому нужно было больше. Гаромма кланялся, с любопытством рассматривая сквозь струящуюся паутину окружающих его полицейских-мотоциклистов жителей Столицы, свой народ, принадлежащий ему точно так же, как и все и вся по всей Земле. Яростно давясь на тротуарах, его люди вскидывали руки над головой, как только автомобиль Гароммы подъезжал к ним.
— Служи нам! — скандировали они. — Служи нам! Служи нам!
Он всматривался в искаженные лица, смотрел на пену, появляющуюся у многих в углах рта, на полузакрытые в экстазе глаза, на раскачивающихся мужчин, корчащихся женщин, на отдельных зрителей, которые от счастья падали в обморок. И продолжал кланяться со скрещенными на груди руками, покорно и униженно.
На прошлой неделе Моддо испросил у него мнения в отношении церемонии и внешнего оформления сегодняшнего праздничного шествия и невзначай упомянул о чрезвычайно высоком уровне массовой истерии, когда вождь показывался на людях. И тогда Гаромма выразил вслух то любопытство, которое он испытывал в течение длительного времени.
— Что происходит у них в мозгу, когда они видят меня? Я знаю, что они приходят в состояние счастливого экстаза и все такое. Но каким точным термином вы, ребята, называете это в своих лабораториях и таких местах, как Центр Управления? Моддо провел ладонью по лбу знакомым, привычным для Гароммы жестом.
