иногда и наслаждение. Но, во–первых, обычно ценятся элементарные и очевидные ее проявления: то, что развлекает не слишком тонкие чувства человека; то, что ласкает его зрение или слух; то, что доступно, понятно и, в общем, привычно, то, что не требует особого чувственного богатства, глубины и напряжения чувств, то, что способно затронуть их поверхностно. Это могут быть природные явления (цветы, пейзажи, пение птиц и т. п.) или доступные для людей этого уровня традиционно–привычные ценности: натуралистическое изображение тех же явлений природы, простая мелодичная музыка, легкая бытовая комедия, оперетта, мелодрама, несложная детективная или любовная история со счастливой или «слезливой» развязкой.
Во–вторых, для людей этого уровня утилитарное, полезное, удобное, функциональное, обыденно– разумное всегда важнее, чем красивое или высокохудожественное. Значимость и красоты, и искусства почти во всех отношениях ограничивается, задается и определяется утилитарностью, например, престижностью. Престижно
Примитивный эстетический вкус ориентирован не только на сближение красоты и полезности, но и на отождествление определенных свойств носителя эстетической или художественной ценности и самой ценности. При этом красивым считается и кажется именно то, что симметрично, геометрически правильно, соразмерно, пропорционально.
Для людей этого уровня искусство, художественные ценности значимы прежде всего как полезное средство украшения, развлечения и отдыха. Польза искусства очевидна и тогда, когда оно выступает средством идеологического воздействия или нравственного воспитания.
Таким образом, эстетический и художественный вкус человека, находящегося на низшем уровне культуры, грубоват и бедноват. Многое в жизни вообще эстетически не оценивается, т. е. многие художественные ценности не могут быть восприняты. Тем не менее эстетическая и художественная культура минимально реализуется и на этом уровне. Эстетическое восприятие и художественное «украшение» жизни делает ее, пусть и не слишком, но более человечной, несколько облагороженной и в какой–то мере одухотворенной.
На следующем, более высоком уровне, уровне самопроявления, красота оказывается одной из высших ценностей или самой высокой ценностью, а сфера эстетических отношений, эстетическая сторона чего бы то ни было вызывают специализированный интерес. Этот интерес, а также эстетический и художественный вкус имеют в своей основе специфическую развитость чувств. Человек такого уровня обычно наделен задатками, которые имеют отношение к эстетическому восприятию мира, художественному творчеству, наслаждению искусством. Это может быть музыкальный слух, чувство ритма, слова, способность к тонкому цветоразличению, эмоциональность натуры, сильное воображение и т. д. Вот поэтому возможно появление способностей (талантов) к рисованию, пению, танцам, сочинению музыки и стихов, игре на музыкальных инструментах. Эстетически, художественно одаренные люди нередко реализуют свои задатки и способности, ведь они дают им возможность для самовыражения в сфере эстетических и художественных явлений, возможность испытывать наслаждение от красоты и искусства.
Человек может быть или не быть художником–профессионалом, но интерес к проявлениям красоты и выразительности и в том и в другом случае серьезен и глубок. Стремление к красоте отчетливо и реализуемо. Оно может выявиться и в декоративно–прикладной деятельности, и в позиции любителя музыки, балетомана, завзятого театрала, серьезного читателя.
Вкус человека такого рода достаточно тонкий. Наслаждение, которое он получает (а если это художник, то и дает), настолько сильное, что оно существенно перевешивает «презренную» пользу и отодвигает разумность, тем более обыденную рассудочность, на второй план. Человек может как бы «раствориться» в эстетическом созерцании, т. е. настолько углубиться в звучащую музыку или читаемую книгу, что порой забывает обо всем: времени, заботах, делах. Красота, искусство в этом случае становятся самоценными и действуют на людей этого уровня, возвышая их душу до неземного восторга и неподдельных страданий. Эти впечатления настолько мощны, что люди преклоняются перед красотой и художественными ценностями, как перед святынями. Русский художник Врубель заявлял: «Красота – вот наша религия!» Люди, находящиеся на этом уровне эстетической и художественной культуры, способны погибать за красоту, жертвовать собой ради искусства.
Но они же порой могут принести в жертву Афродите и Аполлону других. Описываемый уровень бытия эстетической и художественной культуры – высокий, но не высший, хотя он обычен для творцов и страстных ценителей художественных ценностей. Во–первых, ограниченность этого уровня чаще всего связана с узкой «специализацией» интересов и пристрастий. И дело совсем не в том, что человек отдает наибольшее предпочтение одному виду или жанру искусства, хотя и это бывает. «Узкоспециализированным» на этом уровне часто оказывается вкус человека, так как вкус этот определяется преимущественным интересом к чему–либо. И если в «полосу пристрастий» человека не укладываются другие проявления красоты (художественности), то он становится «слеп» и «глух» к ним. Это ведет к отторжению «чуждых» эстетических и художественных ценностей. Эстетический и художественный вкус человека может развиться односторонне, будучи ограниченным определенной традицией, канонами, нормами. Или, если речь идет о новаторе, наоборот, может развиться абсолютное предпочтение эстетически или художественно нового, когда традиционное представляется уродливым в силу того, что оно традиционно.
Уровень самопроявления, специализированный уровень эстетической культуры может быть ограничен еще и чрезмерным интересом к этой сфере и абсолютизацией красоты и искусства в качестве ценностей. Это может приводить к существенным смещениям, т. е. эстетическое отношение фактически заменяется эстетским, а самоценность искусства делает его изолированным от жизни. Абсолютизация ценности красоты приводит к противопоставлению ее другим высшим человеческим ценностям (добру, истине), т. е. к нарушению целостности поля культуры.
Рафинированное эстетство выражается в том, что красота оказывается совершенной формой. То есть именно форма, а не органичность воплощения в ней духовности и содержательной человечности осознается и чувственно переживается как красота. Форма настолько утрачивает связь с духовно–содержательной стороной, что становится возможным как бы «эстетическое навыворот», т. е. восприятие и представление безобразного, уродливого в качестве эстетически ценного. Если до этого не доходит, то красота «разводится», например, с добром на том основании, что «тигр прекрасен и когда терзает несчастную лань», как говорил один из героев О. Уайльда.
Второй уровень эстетической и художественной культуры не исключает возможности перехода эстетического в эстетское и обессмысливания художественного, к чему в конце концов приводят концепции «искусства для искусства». И при переходе эстетического в эстетское, и при обессмысливании художественного человеческая чувственность формализуется до предела, за которым исчезает ее содержательная очеловеченность (облагороженность). А при выхолощенном содержании обедняется и форма. Можно сколько угодно молиться на красоту, но нельзя забывать о том, что она не ценнее человека.
Уже упоминавшийся художник Врубель считал, что глубоко почувствовать в искусстве – это значит «забыть, что ты художник, и обрадоваться тому, что ты прежде всего человек».[147] Другое дело, что не следует подчинять красоту как ценность иным ценностям (например, нравственным, а тем более – политическим), заранее определяя, что прекрасным может быть только то, что ведет к добру. Не следует требовать от искусства, чтобы оно становилось «учебником морали», «учебником жизни» или орудием в идеологической борьбе. Не следует требовать от художников, которые творят эстетические и художественные ценности, чтобы они непременно были красивы внешне и благопристойны в поведении. Любой человек, в том числе и художник, в каких–то отношениях может быть на высоком уровне культуры, а в каких–то – на низком. Для людей сферы искусства (художников, артистов,
