Банных сказал:
– Серега, а если тебе голову битой бейсбольной разбить?!
Я, честно говоря, разозлился и сказал:
– Толя, а ты знаешь, сколько в городе народу, который готов оторвать тебе голову?! Ко мне люди приходят, спрашивают, чем помочь.
К идее настучать мне по башке бейсбольной битой он возвращался еще дважды, третий раз – в самом конце, когда я уже уходил. Видно, он уже не однажды все это в красках представлял. Каждый раз я описывал ему последствия, также в красках. Интересно, что даже небольшого испуга у меня не было. Время от времени Степурко вмешивался в беседу и пытался чуть погасить накал.
– С чего ты взял, что мы с Колбиным были на земле? – сказал Банных.
– Я пишу: «возможно», предполагается», – ответил я.
– Мы были в вертолете. Бараны лежали сбоку (из этих слов я понял, что после охоты баранов погрузили в вертолет и собрались лететь. Тут он и рухнул). И тут мы упали. Нас бросало по салону.
– И как же ты при этом всего-навсего один палец сломал?
Хоть я уже и приводил его ответ, но тут повторю его полностью:
– У меня ушиб позвоночника, сломаны ребра, перелом носа, перелом пальца. Меня часы спасли (тут он показал на часы на левой руке – массивные, видать, золотые, на ремешке). Я зацепился часами и повис. Вот (он показал на шрам на внешней стороне кисти) это мне заводной головкой руку ободрало. Мы час десять были без сознания. Ты представить себе не можешь, каково это. На моих руках умер Ливишин. Осталась без отцов куча детей. Мне теперь со всем этим жить. А ты пишешь про меня… Я Васю Вялкова знал 10 лет!
Из слов Банных можно было понять, что ему больше других нравится версия диверсии. «Следствие установит, почему вертолет упал». «То есть, ты намекаешь, что это была диверсия?» – спросил я. Он что-то не очень внятно ответил.
Подтвердил он, что за штурвалом в кресле второго пилота был Пидопригора. «Он опытнейший пилот, Баяндин сам его попросил, потому что для Колбина это был первый полет в горах». Пытался намекать на то, что охота не могла быть незаконной: «С нами же был Каймин, глава комитета по охране природы». Тут я ему сказал: «Против Каймина в 2006 году было дело возбуждено за организацию незаконной охоты – вот какой он защитник природы и зверья».
Отдельный разговор был про архаров. Как я понял, Банных искренне не видел в их убийстве особой беды.
– Зачем ты пишешь, что охота на них запрещена? В Монголии, в 6 километрах от этой горы, их можно стрелять сколько хочешь. Зайди в Интернет, там туры предлагаются.
– А я знаю, что в Монголии архаров несколько тысяч, и там их можно отстреливать. Но ты-то в России.
– Зачем ты написал, что мы отклонились от полетного маршрута?!
– Это официальный документ Росавиации.
– Зачем ты написал, что Бердников был пьян и должен был лететь на охоту? Бердников никогда на охоту не летает, у него давление, он не переносит вертолет. Зачем ты написал, что Бердников был пьян?
– Толя, а кто мешал Бердникову высказаться?
– Бердников Косопкина видел один раз четыре года назад в аэропорту.
Отдельный разговор был по интервью Владимира Мамонтова, главного редактора «Известий». Сказал, что готовятся судебные иски к Мамонтову. Их так и не последовало.
В конце концов я его известил, что я хочу довести до конца журналистские расследования не только по охоте:
– Есть такая стройка на улице Профинтерна. Колганов решил за нее жизнь положить, а ты стоишь за Колгановым, и значит отвечаешь за него по полной.
– Что за стройка? – не понял Анатолий.
– Профинтерна, 7а. Съезди, посмотри.
– Мне Колганов, когда я был 25-летний пацан, давал советы, жизни учил, – сказал Банных. – И я не могу об него сейчас ноги вытирать.
– Ну смотри… – сказал я. – Держись за него до конца. Но проблемы у вас будут общие.
Банных все пытался пояснить, как ему тяжело. В конце разговора Банных сказал:
– Ты пиши. Только правду пиши, я тебя прошу. Но мне больше не звони, я с тобой никогда разговаривать не буду.
Напоследок он еще раз помянул про биту, я ему еще раз сказал, что даже думать об этом не стоит. Степурко вышел со мной. Я ему сказал: «Интересный вышел разговор». Степурко не отрицал.
6
На следующий день после этой встречи стало известно, что Банных подал в отставку с поста вице-премьера Республики Алтай. Вернее, говорили, что заявление об этом он написал уже давно, но Бердников все не давал ему хода. Но после того, как в разговоре с общественниками Банных всю вину за браконьерскую охоту перевел на московских гостей – получалось, и на Косопкина тоже – из Москвы будто бы поступила команда с решением не тянуть.
По этому поводу у народа было даже некоторое ликование. Алексей Вайсман, сотрудник Всемирного Фонда дикой природы, говорил мне:
– Они как беременная гимназистка надеялись, что все рассосется! Но скандал только нарастает. Потому что очень много людей заняли гражданскую позицию. Хамство и чиновный беспредел всем поперек горла. А эта охота – квинтэссенция барства, чиновного стиля, особенно тех, кто выскочил из грязи в князи. Тем более, все произошло на фоне кризиса, когда простые люди в буквальном смысле вынуждены считать копейки.
Михаил Паклин из Горно-Алтайска, один из активистов антибраконьерской кампании, сказал:
– Удовлетворение от этой новости есть. Раз начались уступки, значит, они чего-то испугались. Но отставка Банных, даже если она состоится, внесет в наши действия небольшие коррективы. 7 марта мы выходим на пикет с требованиями отправить в отставку все правительство Бердникова во главе с ним самим.
5 марта Банных в ответ на вопрос сайта «Газета. ру» опроверг слухи о своей отставке, но потом выяснилось, что он остался без должности. Правда, говорили, что место держат для него, вот все уляжется – и он вернется…
7
5 марта, утром, подходя к своему гаражу, я увидел какого-то мужика, разговаривающего по телефону и косящегося на меня. Хотя мужик киллером не выглядел и бейсбольной биты не имел, но его присутствие здесь мне не понравилось. Почти всех, кто появляется в нашем дворе по утрам, я знаю в лицо – и родителей, привозящих детишек в детский сад, и граждан, проходящих по дорожке к автобусу. Кто знает – может, у Анатолия вообще перемкнуло и он сейчас пришлет мне добрых ребят?
Я вообще-то знал, кто поставляет Анатолию «бойцов» для подобных разборок, и как-то раз затеял с этим человеком беседу, в которой намекнул, что ему было бы лучше остаться в стороне – ведь еще неизвестно, как что повернется. Человек, мне показалось, все понял.
Про желающих оторвать Анатолию голову я говорил не зря – много народу в эти дни наблюдали за событиями с разными чувствами. Мне предлагали помощь – например, охрану. Я отказался – это было как-то чересчур.
О нашей беседе с Банных я рассказал начальству в «Известиях». Это в общем-то был хороший поворот сюжета.
– Пиши заявление в прокуратуру! – велел мне Мамонтов. – А я от себя напишу.
Понятно было, что Банных от всего отречется, а Степурко, скорее всего, скажет, что ничего такого не слышал. Однако заявление должно было сыграть роль бронежилета: если после него мне настучат по голове, то от кого поступил «привет», будет очевидно. Добрые люди, впрочем, говорили, что воспользоваться ситуацией могут и противники Банных, чтобы доставить ему неприятностей – как в бильярде, когда бьют по одному шару, чтобы в лузу попал другой. Заваренная каша становилась все наваристее, и надо было ее хлебать.
