вплотную. На него у нас примерно неделя, столько же на дорогу в один конец. Скорее всего, задержимся дольше. Думаю, можно рассчитывать на месяц.
Он взглянул на Ноя. Тот кивнул.
— Опыта у тебя никакого. Будешь пока на подхвате. Есть вариант заниматься техникой — ремонт, настройка, в таком ключе. Потихоньку разберешься, Танк поднатаскает. Потянешь?
— Не знаю. Наверное.
— Или с Колотуном. На нем вездеход.
— Я хотел бы с Колотуном. Если можно.
— Можно. Только учитывай, что в любой момент могут понадобиться все, и отсидеться возможности не будет.
— Я это понимаю.
— Ну, раз понимаешь, значит решено. Колотун тебе все расскажет. Я позвоню в обеспечение, зайди, собери, что нужно в дорогу.
Ной поднялся.
— Спасибо!
— Поблагодаришь, когда вернемся. Ладно. Давай — иди.
Мамочка ждала под дверью.
— Ну как?
— Еду! — сообщил Ной. — Буду под началом Колотуна.
— Хм, не самая терпеливая нянька.
— Мне не нужна нянька.
— А что тебе нужно?
Ной задумался.
— Не знаю. Во всяком случае, не гаечным ключом орудовать.
— О, гаечного ключа тебе не избежать, — улыбнулась Мамочка. — Ты же знаешь мнение Колотуна о созидательном труде. Им-то он тебя обеспечит.
Ной улыбнулся в ответ.
— Только я не знаю, что с собой брать. Караско сказал, что позвонит в обеспечение… Это где?
— Мужчину в поход должна собирать женщина. Идем, я тебе помогу.
Она схватила Ноя за руку и повлекла за собой.
Колотун был раздражен. Из-под вездехода раздавались ругательства, что-то позвякивало. Ной положил мешок на пол, и они с Мамочкой переглянулись.
— Колотун, — осторожно позвала она.
— Чего вам?
— Не хочешь прерваться на минутку?
Стук затих, Колотун выбрался из-под машины, сел, привалившись к колесу, и с тоской посмотрел на них.
— Течет, зараза, — сообщил он. — Крышка сгнила, а новой нет. Достало все. Пусть пальцем затыкает!
Он мрачно взглянул в сторону кабинета начальника.
— А у вас что?
— Ной едет с вами. Мы уже вещи собрали.
— Да ну?
Ной кивнул.
— Поздравляю, парень! Ты выиграл билет в задницу. Впечатлений наберешься по самое это самое.
— Не ерничай. Ной, между прочим, к тебе поступает.
— Вот как. Начальник приставил?
— Я сам выбрал, — сказал Ной.
Колотун усмехнулся.
— К добряку нашему, стало быть, не захотел?
Ной промолчал.
— Не напрягайся. Я понимаю. Только не думай, что будет весело. Это не прогулка. Откровенно говоря, это каторга.
— А я не боюсь.
— Он преувеличивает, — сказала Мамочка. — Все не так плохо. Ладно, я пошла готовить обед. Сделаю вам что-нибудь вкусненькое!
Оба повернули головы, провожая взглядом ее ладную, все еще легкую фигурку. Колотун отвернулся первым и покачал головой, глядя на Ноя.
— Хорошая она девчонка, — сказал он. — Глупая только. Я бы ее хахаля обратно вернул, за уши бы притащил и зажили бы они у меня долго и счастливо… Только не хочет. Не надо, говорит. Вот теперь будет одна с ребенком маяться. А это хреново. Не приветствуется ибо…
Ной смущенно молчал.
— Ну, что тут у тебя?
Колотун раскрыл мешок и подход Мамочки одобрил. Вещей было немного — только то, что необходимо.
— Комбинезон вы не взяли, — сказал он. — Комбинезон нужен.
— Его Мамочка забрала. Она хочет нашить имя. Сказала, что завтра принесет.
Колотун усмехнулся и хлопнул Ноя по плечу.
— Глянулся ты нашей Мамочке.
— Я думал, она всем нашивала.
— Ага, всем. Не всем… Ладно, времени у нас в обрез. Так что кидай вещички в кабину, я вечером уложу. И переоденься. Поможешь в трудах моих тяжких.
Ной так и не сказал Лайле о предполагаемом отъезде. Все как-то не было повода. Вечером на собрании группы он нервничал, то и дело поглядывая на образ Святой Сусанны над дверью и вытирая о штанины вспотевшие ладони. Он едва понимал, о чем говорили вокруг.
И не хотел ничего понимать. В последнее время групповые исповеди стали в тягость. Все больше раздражало наглое позерство и лицемерие, прочно угнездившиеся в группе. День ото дня перемалывался один и тот же утвержденный и одобренный список грехов. С каждым разом благочестивый фарс выглядел все противнее.
«А может быть, дело не в них, а во мне? — думал Ной. — Может быть, я какой-то ненормальный?». Его точил грех сомнения, настоящий, невыдуманный и опасный. О нем хотелось поговорить, но внутренним чутьем он чувствовал — нельзя. Такая исповедь могла разбить общность группы, нарушить целостность единого организма. Сомнение, это всегда трещина. А люди сильны, покуда неделимы.
А балом правила Лайла. Ее любили все, даже девушки, между которыми никогда еще не было полного согласия. Она покорила группу, и Ной ясно видел — все, что говорится здесь, звучит теперь с ее молчаливого одобрения. Все лишнее и опасное, она отметала сразу, как это было с Тороповым. Тот снова запел уже набившую всем оскомину песню о том, как трудно ему прощать других. Терпеливо сносить чужие грехи.
Лайла напомнила ему о бревне и сучке.
Торопов немедленно взбесился и несколько дней не показывался на собраниях.
Ной с тоской думал, что среди этой гадости ему придется жить. Каждый день. И жил бы, постепенно изменяясь так, как нужно, не приди он в Поиск. Теперь не было возможности не видеть и не слышать — слишком ярким оказался контраст.
На улице завывал ветер. Резкие порывы норовили сбить с ног, снежный вихрь бил в лицо, обжигая
