сговорившись, они замерли, и я догадался, что белки увидели со своей высоты кого-то приближавшегося к нам.
Я не ошибся. Вскоре показался грузный человек в сопровождений моего знакомого туземца, обладателя густого пучка волос под носом. У толстяка было три подбородка, круглое, как луна, лицо и маленькие глазки, к сожалению, выражавшие крайнюю осторожность. Он был в длиннополом сюртуке и треугольной шляпе. Заметив меня, он принял позу наблюдателя. «Кто вы такой? – крикнул я ему.
– Старшина здешней общины, – ответил он, не двинувшись с места.
– Так вот, старшина общины, я требую, чтобы вы меня развязали, или прикажите это сделать вашему подручному, который стоит рядом с вами и набивает себе нос табаком!
– Вас, конечно, развяжут, – сказали они оба разом, – но сначала расскажите, как вы сюда попали?» – прибавил старшина.
Наученный горьким опытом, я дал себе обещание ни словом не обмолвиться о контрабандистах. «Как я попал сюда? Очень просто. На меня напали разбойники, ограбили и привязали к этому дереву, и я прошу как можно скорее освободить меня.
– А, вот какое дело!… – сказал старшина. – Разбойники, вы говорите?…
– Да, разбойники! Я переправлялся через горы, при мне был мул, который вез мой чемодан. Они украли и мула, и чемодан…
– А, вот какое дело!
– Да, именно, такое дело! Ну, а теперь, когда вы в курсе дела, подойдите и развяжите меня! Ну-ка, живее!
– А, вот какое дело! – твердил старшина, вместо того, чтобы подойти ко мне. – Тут еще бумагу надо составить…
– Да развяжите же меня, негодный вы человек! Что мне до ваших бумаг?
– Да вот протокол придется составить. Так оно будет по закону.
– После составите. А сейчас развяжите меня!
– Нельзя, сударь мой хороший! С меня за это взыщут. Сначала надо составить протокол, а потом уж развязывать. Я пошлю за свидетелями. Нужны двое, да чтоб умели расписываться. Понятное дело, на это понадобится время. А потом им нужно заплатить за рабочий день, но вы, сударь, имеете средства…» Затем, обратившись к туземцу, он продолжал: «В Маглане зайди к Пернетте! Она укажет, где найти ее мужа, нотариуса. Найди его и скажи, чтобы шел сюда; а после зайди в Сен-Марген и разыщи церковного старосту Бенетона, он, наверное, там, потому что сегодня он будет звонить по случаю свадьбы Шозе; пусть тоже сюда придет. Да пусть нотариус принесет чернильницу с чернилами, наша-то опрокинулась в среду во время вечернего дежурства, и гербовую бумагу тоже. Иди, дружище! И поторапливайся! Порядочный человек всегда честь-честью рассчитается, за ним не пропадет! Иди и по дороге в Велюз сообщи Жан-Марку, что его кобыла заболела сапом. Ей сделали прижигание и к осени она выздоровеет. Иди!
– Идите к черту, и Жан-Марк, и его кобыла, и вы оба с ними вместе! Чинуша туполобый! Негодяи без сердца! Если вы меня развяжете, каждый получит по луидору!»
Туземец, уже пустившийся было в дорогу, внезапно остановился и вытаращил на меня глаза, загоревшиеся жадным огоньком. Но старшина стоял на своем: «Вы оплатите канцелярские и все прочие расходы, а потом можете дать, если хотите, на водку. Если вы не поскупитесь, никто не будет в обиде. Но подкупать заранее, не выйдет! Сколько вы не сыпьте луидорами! Знайте: должность старшины общины переходит от отца к сыну, начиная от моего прадеда Антуан-Батиста, и скорее вода высохнет в Арве, чем кто-нибудь из нас покроет себя позором. Ступай же! – крикнул он туземцу. – А вы потерпите, – сказал он мне, уходя. – Я пошлю за полуштофом вина, оно вас подкрепит».
Докучная, хоть и похвальная добропорядочность старшины раздосадовала меня не меньше, чем его приверженность к формальностям. Я снова остался один – на этот раз в полной уверенности, что мое освобождение наступит не раньше следующего утра. Я старался привыкнуть к этой мысли. По счастью, вечер был теплый и тихий. Солнце, клонившееся к закату, освещало косыми лучами лес, непроницаемый днем, а стволы лиственниц отбрасывали длинные тени на мшистую почву, сверкавшую всеми оттенками золотистого цвета. Сарычи, недавно еще парившие над моей головой, исчезли; в поисках ночлега с громким карканьем пролетели над долиною Арвы вороны; горные вершины постепенно тускнели и казалось тоже затихали, погружаясь в сонное безмолвие после кипучей дневной жизни. Вечерний покой, окутанная мглою засыпающая природа – все это оказывает могучее действие на душу, претворяя все тревоги и волнения, в тихую задумчивость. Несмотря на все неудобства моего положения, я не мог не поддаться этим впечатлениям. Мое сердце, еще взволнованное бурями прошедшего дня, с тем большей радостью вкушало вечернюю благодать и теплилось светлой надеждой на спасение, быть может, не столь незамедлительное, но верное и близкое.
Но вот в последних лучах заходящего солнца я увидел вдали толпу мужчин, женщин, детей, словом – целую деревню. Движущиеся фигуры, расположенные между мною и солнцем, выделялись темными силуэтами на фоне прозрачных макушек лиственниц, так что я не сразу узнал старшину с его полуштофом. Тем не менее он был здесь, а рядом с ним шел кюре, привлеченный молвой о моем приключении. Появление служителя церкви оживило мои надежды, и я решил обратить на дело моего спасения все христианские добродетели, какие удалось бы у него найти.
Кюре был очень стар, немощен и поднимался в гору с трудом. «Ого! – сказал он, увидев меня, – злодеи связали вас самым гнусным образом. Приветствую вас, сударь!»
Искренний тон и открытое лицо доброго старика привели меня в восторг. «Поистине гнусным образом, – ответил я. – Извините, если я по их вине не могу ни поклониться вам, ни снять шляпу, господин кюре. Могу ли я с вами несколько минут поговорить наедине?
– Самое спешное дело, как мне кажется, это вас развязать, – возразил он. – Вы побеседуете со мной после, в более удобной обстановке. – Ну, Антуан, – сказал он старшине, – за работу! Разрежь веревку, так будет скорее!»
Я рассыпался в выражениях благодарности и, конечно, от чистого сердца. Антуан вытащил нож и уже приготовился разрезать мои узы, но туземец, жаждавший завладеть веревкой в целости и сохранности, отстранил руку с ножом и в мгновение ока распутал узел. Едва освободившись, я пожал руку кюре и в первом порыве радости расцеловал его в обе щеки. Но тотчас я почувствовал острую боль во всех членах, и не в силах двинуть затекшими ногами, вынужден был сесть на землю. Тут приблизился Антуан со своим полуштофом, а кюре тем временем послал одного из прихожан за своим мулом, чтобы предоставить его в
