рыжими вьющимися волосами. Зимой Фицджеральд много раз заходил в семинарию посоветоваться со священником о некоторых деталях своего романа. Утонув в глубоком кожаном кресле и завернув сутаной ноги, чтобы они не мерзли, Бэррон пускался в рассуждения о самых разных вопросах духовных и мирских. Фицджеральду импонировал его едкий, журналистского склада ум. Бэррон был остроумен и общителен, хотя и негибок в вопросах религии. Ему казалось, что Скотт, этот блестящий, но еще не определившийся юноша, накликает на себя беду, отходя от церкви.
Религией Фицджеральда в тот период был его роман. Эдмунду Уилсону он признавался: «Мой католицизм, не более чем воспоминания. Дело не в том, что он не соответствует истине. Все гораздо глубже. Во всяком случае, я не хожу в церковь…»
Уилсон собирался издать сборник рассказов о войне, написанных разными авторами, под разными углами зрения. Он предложил Фицджеральду принять в нем участие. «Ради бога, Кролик, — советовал ему, в свою очередь, Скотт, — примись за роман и не растрачивай попусту время на редактирование сборников. Это станет привычкой. Может быть, мои слова звучат неприятно и грубо, но ты знаешь, что я имею в виду». Эта неприятная грубость пришлась не по вкусу бывшему ментору Фицджеральда по «Литературному журналу». «За меня не беспокойся, — парировал Уилсон. — Я не пишу романов, но пишу почти все остальное и кое-что даже печатаю. Полагаю, что твое письмо — неуместный образчик твоих нынешних литературных упражнений…Все твои названия я считаю неудачными» (Фицджеральд спрашивал Уилсона, какому из трех названий романа отдать предпочтение — «Воспитание личности», «Романтический эгоист» или «По эту сторону рая»).
Радость переполнила Фицджеральда, когда 3 сентября он отправил роман в «Скрибнерс». «На сей раз, — уверял он издательство, — это глубоко продуманное, законченное целое. В нем больше жизни (в самом лучшем смысле этого слова), чем в любом другом романе, опубликованном в Америке в течение последних лет». Ожидая решения «Скрибнерс», он устроился в депо железной дороги «Нозерн Пасифик». Следуя совету явиться на работу в старой одежде, он прибыл в тенниске и грязных белых фланелевых брюках, и выглядел довольно экзотически среди остальных рабочих, одетых, как и подобает, в рабочие комбинезоны. Ему поручили стелить крышу на товарных вагонах. Когда он вместо того, чтобы встать на колени, сел и начать забивать гвозди, бригадир отчитал его за бездельничанье.
Его мучительному ожиданию скоро пришел конец. 16 сентября он получил заказное письмо из «Скрибнерс», в котором издательство сообщало о принятии к печати «По эту сторону рая». «Книга так разительно отличается от всех остальных, — писал Максвелл Перкинс, — что трудно даже предсказать, как публика примет ее. Но все мы за то, чтобы пойти на риск, и всячески поддерживаем ее». В тот день Фицджеральд был пьян, но не от вина. Его переполняло пьянящее чувство брызжущей молодости. Он тут же оставил работу в «Нозерн Пасифик», выбежал на улицу и, останавливая автомобили, рассказывал всем, кто хотел его слушать, о выпавшем ему счастье. Несколько дней спустя он одним духом написал письмо Алиде Биглоу, своей знакомой из колледжа Смита.
«…Скрибнерс приняло мою книгу. Ну разве я не молодец! But hic judilatio erat totam spoiled for meum par llsant une livre, une novellum (nouum), nomine «Salt» par Herr C.G. Norris. [70] Это потрясающее реалистическое произведение.[71] В сравнении с жизнью, описанной в нем, наша сила духа не более чем отжившая свой век выброшенная мебель. Его можно поставить в один ряд с «Повестью о старых женщинах». [72]
Конечно, я считаю Уолпола[73] слабым писателем во многих отношениях. Прочти «Соль», дорогая, и ты узнаешь, какой может быть жизнь. Вот уже почти две недели, как я пребываю в состоянии полной отрешенности. Я бреду, не замечая ничего вокруг, полностью опустошенный, часто пьяный, и нисколько не раскаиваясь за свои грехи… Я страшно несчастлив, выгляжу как дьявол, буду знаменит через 1,5 месяца и, надеюсь, умру через 2…»
Каждое утро теперь он просыпался с ощущением «неописуемой радости и ожидания». Он умолял «Скрибнерс» опубликовать книгу сразу же или, по крайней мере, не позднее Рождества, «потому что я в таком состоянии, когда каждый месяц безумно важен и является оружием в борьбе со временем за счастье». Одновременно он пишет один рассказ за другим и продает их в «Смарт сет» и «Скрибнерс мэгэзин». Надеясь пробиться в «Сатердей ивнинг пост», где платят высокие гонорары, он направил ряд вещей нью-йоркскому литературному агенту Полю Уиверу Рейнольдсу.
Однажды, находясь в состоянии лихорадочного возбуждения, Фицджеральд написал Зельде письмо с просьбой приехать к нему. Зельда ответила дружески, но сдержанно. Сообщала, что еще не совсем оправилась от «невинного романа с шикарным нападающим из Оберна». Что здоровье ее прекрасно, вот только душевно он найдет ее несколько изменившейся. Ей тоже очень хотелось бы повидаться с ним. При этом она просила его не позабыть прихватить с собой, если он приедет, бутылочку джина, поскольку она не брала в рот спиртного все лето. После его последнего визита горничная извлекла из каждого угла ее комнаты не одну бутылку, так что его репутация уже подорвана.
В ноябре Фицджеральд отправился в Монтгомери, и Зельда согласилась стать его женой. Однажды они случайно забрели на кладбище и пережили минуты необычайного подъема. Когда они ступали среди надгробий солдат-южан, погибших в Гражданской войне, Зельда сказала, что Фицджеральд никогда не поймет чувств, которые вызывают у нее эти могилы. Скотт ответил, что он не только всей душой понимает ее, но и напишет об этом. Он и осуществил это в рассказе «Ледяной дворец». После его отъезда Зельда в письме делилась с ним: «Мне стыдно в этом признаться, но поначалу я не очень-то верила в тебя… Как приятно сознавать, что ты действительно способен на многое, на все, и мне радостно от того, что, быть может, я чем-нибудь смогу помочь тебе».
Одержанная победа была сладостной, хотя и не доставляла той радости, какую принесла бы шесть месяцев назад, когда Зельда отвергла его. Фицджеральд уже не в силах был возродить в душе трепета первой любви. Он стал профессиональным писателем, и все то, что прежде так очаровывало его — ее чувства, слова, — теперь подвергалось им анализу как материал, который он использует в своих будущих произведениях. Но, когда он в письме Зельде уподоблял ее и себя двум пожилым людям, растратившим самое дорогое, чем они обладали, она попыталась убедить его, что они его еще не обрели. «Наша страсть, нежность и душевный пыл — все, что способно расти, растет. И поскольку одновременно мы становимся старше и мудрее и строим наш замок любви на твердом основании, нами ничто не утрачено. Первый порыв не может продолжаться всю жизнь, но породившие его чувства еще так живы. Они подобны мыльным пузырям: они лопаются, но можно надуть еще и еще множество таких же прекрасных пузырей, которые тоже лопнут. И так будет продолжаться до тех пор, пока не иссякнут мыло и вода. То же самое, я думаю, произойдет и с нами».
Из Монтгомери Фицджеральд вернулся в Нью-Йорк, где снял шикарный номер в отеле «Никербокер». К этому времени он уже опубликовал один рассказ в «Сатердей ивнинг пост». Как-то три принстонца, которых он знал еще по Сент-Полу, заглянули к нему и застали его в легком подпитии. Несколько мальчишек- посыльных сновали вокруг, помогая ему одеться. Повсюду были разбросаны двадцати- и пятидесятидолларовые бумажки. Перед тем как спуститься вниз, Фицджеральд засунул в каждый карман пиджака и жилета по банкноте так, чтобы они были видны. Прежде чем покинуть отель, друзья незаметно извлекли деньги из его карманов и оставили их у кассира отеля. Фицджеральд порывался свезти их к «своему бутлеггеру» (в то время они еще были редкостью) и достать каждому по бутылочке виски. Когда он вернулся в отель, администратор обрушился на него с руганью: уходя, Скотт забыл перекрыть кран и затопил номер.
Люди и компании неудержимо манили к себе Фицджеральда. Однако он осознавал значение самодисциплины для писателя. Как-то в Сент-Поле на Рождество он не пошел на маскарад и остался дома, чтобы поработать. Друзья названивали ему весь вечер, уверяя, что он многое теряет. Некий известный всему городу человек, сообщили они, нарядился в костюм верблюда и вместе с таксистом, который был второй половиной животного, угодил по ошибке к кому-то на званый ужин. Весь следующий день Фицджеральд потратил на сбор деталей об этом происшествии и позднее в течение двадцати одного часа сочинил рассказ на 20 тысяч слов. Он начал писать его в восемь утра, закончил первый вариант к семи вечера, переписал его между семью и половиной пятого ночи и в пять отправил в издательство. «Пост» приобрел «Спину верблюда» за 500 долларов. Выпадали и такие легкие удачи.
К этому времени Эдмунд Уилсон и Джон Пил Бишоп познакомились с рукописью «По эту сторону рая».
