— А чего боитесь вы?
Он улыбнулся властной, но невеселой улыбкой.
— Потерять над собой контроль.
— Значит, самоконтроль для вас самое главное в жизни. Почему-то меня это не удивляет. — Ее голос звучал непринужденно.
— А чего боитесь вы?
— Хотите правду за правду? — Она собралась было дать какой-нибудь расплывчатый ответ, но передумала. Ведь он-то сказал ей правду. — Боюсь быть брошенной, — удивляясь самой себе, ответила она.
Воцарилось молчание.
— Наверное, это потому, что ваши родители умеряй, — сказал Сидней. — Видимо, ребенок в этом случае чувствует, что его тоже некоторым образом бросили.
Испугавшись, что сказала слишком много, Констанс недовольно посмотрела на него.
— Вы доморощенный психолог, да?
— Да нет, просто у меня есть здравый смысл. — Он говорил спокойно, даже сочувственно, как будто понимал, почему она так не хочет, чтобы проникли в ее душу.
Констанс поставила стакан с лимонадом. Она понимала, что не из-за бокала шампанского перед обедом сейчас по ее жилам быстрее бежит кровь и она чувствует себя так, словно ее околдовали сирены.
— Мне пора, — осторожно сказала она и встала.
Его серые глаза смотрели тепло и внимательно.
— Я провожу вас.
Дрейк открыл ей дверь и пошел рядом с ней по коридору. Выйдя из здания, они зашагали по мощенной кирпичом дороге. По краям дороги росли цветущие старые мирты и огромные камелии.
Констанс думала о том, что видит сейчас Сиднея в последний раз. От этой мысли внутри все заныло и она разволновалась.
— Я хочу пройтись по пляжу, — сказал Дрейк. — Пойдете со мной?
Констанс знала, что должна отказаться.
— Да, — сказала она, не раздумывая ни секунды.
Он пошел прямо по траве, между деревьев, в сторону пляжа. Вскоре под ногами у них заскрипел песок. Констанс остановилась и сняла туфли. Вокруг никого не было.
— Отвернитесь, — попросила она.
Дрейк покорно отвернулся, и Констанс стянула свои нейлоновые чулки и засунула их в туфли.
— Все.
Дрейк повернулся, непринужденно взял ее за руку и повел по широкой дорожке между дюн.
— Почему вы никогда не возвращались в Австралию? — спросил он.
— Если честно, мне не хотелось. Они молча прошли еще немного. Затем Сидней сказал:
— Вы, кажется, не любите эту страну.
— Просто там у меня никогда не было дома, — пробормотала Констанс.
— Ваша тетя не любила вас?
Закусив губу, Констанс искоса посмотрела на него. В прохладном свете луны четко вырисовывался его властный профиль.
— Я ей была не нужна, — удивляясь себе, ответила она. — И я не могу ее за это винить. Нам обеим было нелегко.
— Она по-прежнему живет там?
— Она умерла, когда я была в Японии. — И, прежде чем он успел задать еще один вопрос, Констанс спросила:
— А вы? У вас большая семья?
— Есть двоюродные братья и сестры, — ответил он. — А родных нет.
— Кажется, мы оба оторваны от этого мира.
— Оторваны? — Его голос звучал спокойно и задумчиво. — Значит, вот как вы себя видите? Одинокой и потерянной?
— Нет, конечно нет, — поспешно ответила она, понимая, что ее словам недостает искренности. Заинтересовавшись раковиной, лежавшей в песке, Констанс наклонилась, чтобы он не мог видеть ее лица. — Ничего подобного, — наигранно веселым тоном сказала она. — У меня есть друзья, есть любимая работа, есть свой дом, будущее, наконец. Я просто неудачно выразилась.
— Вы скорее проговорились. Констанс тоже хотела узнать о нем все.
— А что вам больше всего нравится из того, чем вы занимаетесь?
Он чуть пожал широкими плечами и без колебаний ответил:
— Мне нравится, что пусть немного, но я меняю этот мир. К тому же, должен признаться, мне нравится занимать ум труднейшими задачами и находить их решения.
— Ваша работа не обманывает ожиданий?
— У меня и не было никаких иллюзий, — сухо сказал он.
— Где вы работали?
— Сначала в Австралии, потом в Лондоне. — И он принялся рассказывать об Австралии.
Констанс подумала, что ничего не может быть чудеснее, чем вдыхать прохладный морской воздух и слушать Сиднея, который рассказывает ей о том, как жил в Австралии. Она словно его глазами увидела эту огромную солнечную страну.
Затем они говорили о Лондоне. Констанс втайне обрадовалась, когда выяснилось, что в этом городе им понравилось одно и то же. Когда Констанс заявила, что современное искусство оставляет ее равнодушной, Сидней засмеялся и стал говорить о Галерее Тейт в Лондоне. Констанс хотелось, чтобы их прогулка никогда не кончалась.
Но, конечно, это было невозможно. Прогулка кончилась, и самым нелепым образом. Констанс смотрела на своего спутника, а не под ноги. Она оступилась, и Сиднею пришлось подхватить ее, чтобы она удержалась на ногах.
У нее перехватило дыхание, когда к ней на мгновение прижалось его стройное крепкое тело. Она тут же вспыхнула от желания, затуманившего рассудок.
Дрейк отчетливо понял, что с ней происходит. Его глаза прищурились и блеснули из-под темных ресниц. Его тело словно проснулось и по-мужски откликнулось на женский призыв.
— Черт, — сказал он. Потом наклонился и поцеловал ее.
Если бы он не сделал этого, Констанс смогла бы сохранить самообладание и чувство собственного достоинства. Но в то мгновение, когда его губы коснулись ее губ, Констанс растерялась, полностью отдаваясь его поцелую и тем чувствам, которые только он мог пробудить в ней.
Их поцелуй был долгим и страстным. Констанс забыла о том, что не должна позволить себе привязаться к Сиднею, и о том, что этот человек может быть для нее опасен. Она забыла обо всем на свете, кроме мучительной радости, которую доставляло ей прикосновение его губ. Но тут вдруг Сидней поднял голову и сказал хриплым и прерывистым голосом:
— Нет, это невозможно.
Он даже не знал, насколько это невозможно. Констанс не могла прийти в себя, она медленно и осторожно провела языком по его шее, там, где пульсировала жилка, и почувствовал вкус мускуса, вкус мужчины, вкус его, Сиднея.
— Да, я знаю, — протянула она. — Это совершенно невозможно.
Дрейк с придыханием вполголоса рассмеялся, нежно взял ее за подбородок и повелительно сказал:
— Тогда прекрати это, девочка моя.
— Почему? — Ее ресницы опустились, спрятав глаза. Она не отдавала отчета тому, что делает, что говорит, она потеряла всякую власть над собой… — Ты сказал, что это невозможно, и я согласна с тобой…
Ей самой эти слова показались чужими, словно их произнесла не она, а какая-то другая женщина. Это должно было напугать ее, но Кон-станс не почувствовала страха; напротив, она была в восторге, так как видела, что Дрейк возбужден не меньше, чем она.
