проявилась заметнее всего.
— О чем вы говорите?
— Я был в покоях кардинала, на коленях умоляя его пересмотреть решение о запрете косметической магии для моих братьев, когда сообщение легата Кавагучи достигло ушей его высокопреосвященства. Он счел, что я подхожу для исполнения этого задания, и я с радостью повиновался.
Брат Ваган был наивен, как ребенок, если надеялся уговорить кардинала. К тому же препираться с начальством запрещено уставом монашеского ордена — ведь монахи дают обет послушания, а также обеты бедности и целомудрия. Вероятно, добрый настоятель не возражал бы, если бы решение кардинала касалось лично его. Однако он спорил ради своей паствы — славный, добрый человек.
И я понимаю, почему кардинал захотел, чтобы именно он летел на этом ковре. Кто еще мог так страстно желать победы над предполагаемыми поджигателями монастыря святого Фомы, как не его настоятель?
— А что касается остального, то его преосвященство, конечно, опять отказал вам? — спросил я.
Густые брови брата Вагана подпрыгнули вверх.
— Откуда вы знаете?
— Ну, вы сказали, что с радостью повиновались ему, чтобы выполнить это задание, значит, ничто другое не принесло вам радости.
— Логика, как у иезуита! — Аббат грустно улыбнулся. — Лучше бы он запретил мне сражаться, но дал разрешение на косметическую магию. Многие могли сделать то же, что сделал я, но кто, кроме меня, вступится за моих братьев?
Я уж и не знал, что мне чувствовать — удовлетворение ли оттого, что я верно угадал ход мыслей брата Вагана, злость ли на кардинала, который упорствовал, как осел, в своем решении, или благодарность его преосвященству за поддержку в войне. Все смешалось и запуталось.
На расстоянии сотни ярдов послышались слабые крики констеблей и хлопки пистолетных выстрелов. К пистолетам нельзя относиться свысока — пока это, возможно, самое сильное ручное механическое оружие.
Кавагучи вытащил собственный пистолет, взвел курок, проверил кремень и побежал по Нордхоффу к «Шоколадной ласке». Мы с Михаэлем устремились было за ним, но констебль размером с нас обоих, вместе взятых, покачал головой и проревел:
— Нельзя!
Он преградил нам путь и расставил руки, чтобы быть уверенным, что мы его послушаемся. Перед этим живым воплощением Великой Хитайской Стены нам волей-неволей пришлось остановиться.
А это означало, что нам придется ждать. Ожидание всегда тяжелее, чем действие. Когда действуешь, не остается времени на то, чтобы переживать. А когда ждешь — если вы хоть в чем-то похожи на меня, то поймете правильно, — начинаешь думать обо всем, что может произойти. Я уже ждал птицу Гаруду. Я ждал архиепископский ковер. И опять я Ждал. Меня уже мутило от этого занятия, но я все ждал и ждал, устремив взгляд на Нордхофф, чтобы увидеть все, что можно.
Пока же видно было немногое. Потом опять послышались хлопки пистолетных выстрелов, и на улицу начали выходить люди. Сначала констебли, потом — арестованные с поднятыми руками. Я увидел, что несколько пар из этих поднятых рук окрашены чем-то алым. Потом я услышал, как кто-то издал болезненный звук, словно выворачиваясь наизнанку, и через мгновение понял, что это я сам.
Один из магов-омоновцев нес обсидиановый нож. Другой шел рядом, не переставая обливать страшное орудие святой водой. Этот нож, подумал я, обязательно окажется на Девонширской свалке. Нет ничего опаснее для окружающей среды, чем предметы и заклинания, связанные с человеческим жертвоприношением.
Я узнал одного из арестованных — Жорж Васкес. Он увидел меня в тот же миг, когда я заметил его. Я подумал, не стоит ли наброситься на него и за то, что он чинил препятствия инспекторам АЗОС, но, даже плененный, Васкес выглядел слишком самоуверенным и злобным, так что мне расхотелось нападать на него.
Следом за ним шествовал легат Кавагучи, на ходу заряжая пистолет и насыпая на полку пороху. Брат Ваган окликнул его:
— Не требуется ли моя помощь в самом здании?
Кавагучи загнал пулю в ствол и только потом отозвался.
— Для последних обрядов, отче? — Он покачал головой. — Там остались только трупы.
— Мученики, — сурово произнес брат Ваган. — Они обязательно получат награду на небесах.
Я мысленно почесал в затылке — неужели тот, кто всего лишь оказался в неподходящее время и в неподходящем месте, может быть приравнен к мученику, который добровольно принял смерть за веру? Я, конечно, не католик и уж тем более не католический теолог, так что не могу судить, прав ли был настоятель по канонам своей религии.
Но вообще-то это волновало меня меньше всего. Я так поспешно бросился к легату, что он чуть было не навел на меня пистолет.
— А вы не… — Я задохнулся от страха, пришлось сделать усилие, чтобы продолжать. — Вы не нашли там Джуди?
К моему облегчению, Кавагучи засунул пушку в кобуру и сказал:
— Инспектор Фишер, я пока не проводил тщательный осмотр здания и трупов у жертвенника. — «Жертвенник тоже надо будет отправить на свалку», почему-то подумал я. — Принимая во внимание поспешность нашего осмотра, могу заявить вам, сэр, — продолжил Кавагучи, — что не видел в этом логове трупа, подходящего под описание вашей невесты.
Кавагучи всегда изъясняется казенным языком, словно дает показания в суде. Но услышать от него слово «логово»… Я вдруг порадовался, что здоровяк полицейский не пустил меня за легатом.
Но еще больше я обрадовался, что он не нашел Джуди — пусть даже «принимая во внимание поспешность осмотра». Можете ли вы осуждать меня за то, что я предпочел поверить, что ее там не было, только потому, что ее не нашел Кавагучи?
— Легат, — спросил Михаэль, — можем мы предложить вам еще какую-нибудь помощь? — Насколько я заметил, пока мы вовсе не помогли Кавагучи. Михаэль обычно слишком щепетилен, чтобы допустить такую неточность, но после всего, что произошло в тот день, разве можно его осуждать?
— Спасибо, сэр, но, по-моему, не стоит, — ответил Кавагучи и повернулся ко мне: — Инспектор Фишер, вы сделали все возможное, чтобы предупредить меня о масштабах опасности. Должен признаться, что, разговаривая с вами по телефону, я не смог полностью оценить этого. Прошу прощения за мою ошибку.
— А кто бы мог поверить в такое? — спросил я. Мне показалось, что Кавагучи все-таки еще не полностью осознал, в чем сегодня принял участие. Сложите все, что произошло в один день (включая нашу отчаянную борьбу на Девонширской свалке), предположите, что обе попытки удержать злобные Силы провалились… Да Энджел-Сити просто исчез бы с лица Земли. А кто знает, что происходит в других местах Конфедерации или что было бы, победи сегодня ацтеки? Может быть, мы только что не дали начаться Третьей Магической войне.
— Дэвид, я отвезу тебя в Уэствуд, — произнес Михаэль тоном, не допускавшим возражений. Да у меня и не было настроения возражать; теперь, когда ужас, целый день заставлявший меня метаться туда-сюда, начал ослабевать, я совершенно раскис. Я еле-еле дотащился до ковра Михаэля. Мы направились к бульвару Риска. Я сказал себе, что никогда больше не пожелаю увидеть долину Сан-Фердинанда.
Добравшись до Конфедерального Здания, Михаэль поспешил ко входу, а не домой. Он странно посмотрел на меня, когда увидел, что я поплелся следом.
— Я тоже могу еще сегодня поработать, — заявил я. — Чем больше я буду работать, тем меньше волноваться.
— А! — Михаэль понимающе кивнул. — Ты ищешь способ отвлечься от болезненных переживаний. — Именно это я и хотел сказать, хотя и не столь высокопарно.
Я решил, что если ничего неотложного у меня на столе не обнаружится, то я сяду и напишу обо всем, что случилось сегодня. АЗОС, как и любое правительственное учреждение, обожает писанину, а я доработался до такой стадии, когда все кажется неправдоподобным, если не изложить это на бумаге. С
