то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.
— Да. И вот какова благодарность Царя Царей! — вздохнул Регорий.
— Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, — заметил Маниакис. — Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.
— Но и граница проходит совсем не там, где проходила до вторжения макуранцев, — сказал Регорий, — а гораздо восточное.
— Верно. На это обстоятельство я должен обратить особое внимание, — вздохнул Маниакис. — Если у меня будет такая возможность. Глядя на то, как неважно обстоят дела здесь, в самом сердце империи, я иногда спрашиваю себя: не лучше ли мне вернуться назад, в Каставалу, чтобы продолжать борьбу, опираясь на землю, которую я действительно могу держать под контролем.
— Будь мудр, величайший, — встревожился Регорий, — никогда не повторяй подобных слов там, где тебя может услышать еще кто-нибудь, кроме меня, ибо нет лучшего способа посеять в Видессе настоящую панику. Кроме того, если тебе не удастся удержать в железной узде столицу, тебе тем более не удастся сделать это с целой империей!
— Ну, может, ты и прав, — ответил Маниакис, взвесив слова Регория. — Но все равно мне так хотелось бы управлять империей из такого места, где нет нужды опасаться предательства, находясь вне стен резиденции, и немедленного разгрома вне стен столицы.
— Я уверен, что очень скоро дела наладятся, величайший, — дипломатично заметил Регорий.
— Надеюсь, ты прав, — ответил Маниакис. — Но провалиться мне в ледяную преисподнюю, если я понимаю, как.
— Маниакис, как ты мог? — требовательно вопросила Лиция. Можно было бы и разозлиться на нее за нарушение протокола, но поскольку все остальные, включая жену, именовали его «величайший», то он скорее испытывал облегчение, когда хоть кто-то обращался к нему как к обычному человеку.
— Как я мог? — переспросил он. — Как я мог — что?
Его двоюродная сестра вдруг заколебалась. Не из-за несколько запоздалого уважения, рассудил Маниакис, а потому, что собиралась затронуть тему, обычно не обсуждаемую незамужними видессийскими женщинами. Наконец, собравшись с духом, Лиция решительно продолжила:
— Как ты мог допустить, чтобы твоя жена вновь понесла, зная, чем могут окончиться для нее вторые роды?
— Поздравляю, кузина! — Маниакис иронически поклонился. — Отличный вопрос. По правде говоря, я уже не раз задавал его себе сам, но до сих пор не смог найти удовлетворительного ответа.
— И все же? — Лиция подбоченилась. — Мне казалось, я знаю тебя достаточно хорошо, но я и представить себе не могла, что ты решишься на такое.
— Я бы ни за что не решился, — ответил Маниакис, — если бы все зависело только от меня. Но в таких делах обычно решают двое. И когда Нифона стала настаивать на своем праве на риск, как, по-твоему, я мог сказать ей «нет»? Боюсь, даже твоей мудрости не хватило бы, чтобы переубедить ее.
— Так настаивала она сама? — проговорила Лиция упавшим голосом. — Мужчины есть мужчины, что ни говори; и когда до меня дошли новости, я подумала… — Она принялась сосредоточенно разглядывать мозаичную картину у себя под ногами. — Наверно, мне следует принести свои извинения, величайший!
— Разве что за напоминание о том, что мужчины есть мужчины, — заметил Маниакис. — Ты хоть раз видела меня увлекающим какую-нибудь симпатичную служанку под сень вишневых деревьев?
Поднявшая было глаза Лиция опять поспешно углубилась в изучение мозаики; Автократору все-таки удалось смутить кузину. Но ненадолго. Подняв голову, она ответила с озорной улыбкой:
— Нет. Но что из того? Как я могла кого-нибудь разглядеть в такой чаще?
Он ошеломленно уставился на нее и расхохотался.
— Весьма остроумно, — сказал он, отсмеявшись. — Неплохой ответ. А как же долгая зима, когда на ветках вишен не оставалось ни единого листочка?
— В самом деле? — Лиция покачала головой. — Ладно. Извини. Я действительно подумала, что ты больше заботишься о продолжении династии, чем о жизни жены.
— Нет. Нифона больше заботится о продолжении династии, нежели о себе самой, — ответил Маниакис. — Даже если у меня не будет наследника, корона империи останется в моей семье. А Нифона… если она умрет, не родив мальчика, ее клан окажется навсегда удаленным от трона. Как раз этого она и не хочет допустить, о чем высказалась ясно и прямо. Я не могу ее осуждать; кроме того, она…
— Кроме того, она твоя жена, — закончила за него Лиция. — Да-а. Пожалуй, теперь я смогу лучше понять тебя, увидев гоняющимся за служанками. Но раз Нифона во что бы то ни стало намерена родить мальчика… — Пальцы Лиции сами собой сплелись в знак, ограждающий от дурных предзнаменований.
— Все обойдется, — не слишком уверенно сказал Маниакис, пытаясь убедить скорее себя, чем кузину. — Мне повезло с родственниками, — чуть погодя продолжил он. — Стоило тебе решить, что я не прав, как ты тут же пошла и все мне выложила. Хорошо, когда есть люди, готовые высказать прямо в лицо правду, даже если эта правда тебе неприятна.
— Но ведь сказанное мною вовсе не было правдой, — запротестовала Лиция. — Я-то, конечно, думала, что говорю чистую правду, но…
— Как раз это я и имею в виду, — прервал ее Маниакис. — Как ты думаешь, пытался ли кто-нибудь предостеречь Генесия от возможных ошибок? Ну, может, раз или два, в самом начале его правления. Головы тех людей мигом оказались на Столпе. А потом? Хватило ли у кого-нибудь мужества еще раз предпринять подобную попытку?
— Но ты не Генесий!
— Благодарение Фосу, нет! — воскликнул Маниакис. — И счастлив, что люди это понимают.
— Если бы они не понимали, ты бы проиграл гражданскую войну, — ответила Лиция. — Генесий правил Видессией, в его распоряжении были почти вся армия и флот. Но люди не захотели поддержать его, и ты победил.
— И я победил, — с кривой усмешкой согласился Маниакис. — А в результате заполучил противника куда более опасного, чем армия и флот, собственную кузину.
— Я никогда не была тебе противником, — сердито нахмурилась Лиция. — И ты прекрасно об этом знаешь!
Он начал уверять, что действительно знает, но Лиция прервала его.
— Это вовсе не означает, — выпалила она, — что я не должна испытывать беспокойства по поводу твоих действий и вызвавших их причин. Поэтому я беспокоюсь о Нифоне. Решиться на вторые роды так скоро после очень тяжелых первых… Женщинам такие вещи даются совсем не легко!
— Думаю, ты права. — Теперь пришла очередь Маниакиса разглядывать мозаику под ногами. — Но клянусь тебе, это была вовсе не моя идея. Можешь спросить у нее самой.
— Как, по-твоему, я должна спрашивать о подобных вещах? — Лиция протестующе всплеснула руками. — Да и зачем? Я верю тебе, хотя и считаю поступок твоей жены кромешной глупостью. Но если — да оградит нас от такого сам Фос, — все пойдет не так, как она надеется? Что будешь делать ты? Ведь именно через ее род мы сейчас связаны с семействами остальных столичных сановников. Мы нуждаемся в их поддержке!
— Во всяком случае, мы нуждаемся в том, чтобы они вели себя смирно, — угрюмо согласился Маниакис. — Иногда неплохо иметь внешних врагов, поскольку, это даже видессийцев может удержать от непрерывных междуусобных свар.
— А иногда не может! — возразила Лиция. — Вспомни-ка, что тут творилось во времена Генесия!
— Тоже верно, — вздохнул Маниакис. — Твоя правда. Ох уж эти видессийцы! — сердито начал он и засмеялся. Конечно, в его жилах текла ничем не замутненная васпураканская кровь, но его родители появились на свет в империи, да и сам он мыслил как видессиец, а не как человек, лишь недавно прибывший из страны принцев. Он мог себе позволить слова «Ох уж эти видессийцы», но именно здесь была его родина.
