Ингегерд пришлось напомнить ему о владыке благом и премудром, стоящем за действиями варваров.
Ингегерд очертила на груди символ солнца. Если Ршава и обратил больше внимания на ее округлую грудь, чем на сам символ… если и обратил, об этом знал только он сам. И он уже назначал себе епитимью за подобное. А раз так, он всегда может назначить еще одну.
«Давай старайся, — зло подшутил он над собой. — Грех тебя волнует больше, чем епитимья. Чем больше ты простираешься ниц и молишься перед алтарем, тем больше ты желаешь кое-чего иного».
Он надеялся, что эти мысли не отразятся у него на лице. Скорее всего, так и вышло, поскольку Ингегерд не отпрянула от него, охваченная гневом или отвращением.
— Святейший отец, в городе что-нибудь сделали на случай, если в него хаморы ворвутся?
— Насколько мне известно, нет. До сих пор делалось все, чтобы удержать их за стенами.
Она кивнула:
— Мы должны все, что в наших силах, делать, чтобы сдержать их. Но надо быть готовыми и на случай, если этого мало окажется. Или вы полагаете, что я не права? И я там беду вижу, где ее нет?
— Не знаю, — мрачно ответил прелат. — Клянусь владыкой благим и премудрым, я просто не знаю. И военного опыта у меня тоже нет. Об этом тебе лучше поговорить с Зауцем или Воилом. Ты жена командира гарнизона и можешь кое-что понимать в этих делах. Что касается меня… Они верят, что я проклял их командира. Что бы я ни сказал, вряд ли они ко мне прислушаются.
— Они могут вас не любить, но я думаю, что они к вам прислушаются. Потому что они глупцами будут, если поступят иначе.
Она поклонилась и вышла из храма. А Ршава уже не впервые с трудом перевел внимание на следующего подошедшего к нему прихожанина.
После того что сказала Ингегерд, Ршава уже не мог воспринимать стены Скопенцаны как барьер на пути хаморов. Не могут ли они стать и капканом? Если варвары прорвутся в город, как жители смогут защититься, спастись от врага? И прелат направился с этим вопросом к Зауцу, хотя и сказал Ингегерд, что не пойдет.
— Если они ворвутся, святейший отец? — Эпарх уставился на Ршаву. — Если они ворвутся, то мы обречены. Все очень просто. Мы будем сопротивляться как сможем или прятаться как сможем… Это не важно, в любом случае результат окажется тем же. Или вы считаете иначе?
— Нет, — печально согласился прелат. — И это очень жаль.
— Стены нужны, чтобы сдерживать варваров. — Эпарх даже воодушевился. — Стены удерживают их снаружи, а цивилизованных людей внутри. Именно они делают столицу особым городом, ее стены лучше, чем у любого города в мире. И людям там не приходится мучиться бессонницей, опасаясь, не убьют ли их варвары на улицах.
— Воистину так, — с ледяной вежливостью согласился Ршава. — Вместо этого они могут опасаться, не убьют ли их на улицах видессиане-бунтовщики. Видите, какого прогресса достигла наша замечательная цивилизация?
— Вы неправильно к этому относитесь, святейший отец, — с упреком возразил Зауц.
— Неужели? — Ршава пожал плечами. — А я-то думал, что так поступают хаморы и предатели Видесса. Это лишь доказывает, что заранее никогда не поймешь, кто прав. Доброго вам утра, почтеннейший господин.
И он покинул резиденцию эпарха, обойдясь без всяких церемоний. Зауц молчал, но прелат спиной чувствовал его буравящий взгляд.
Когда Ршава пошел через площадь к храму и своей резиденции, от морозного ветра у него на глазах выступили слезы. Зима стала бы суровым испытанием и без варваров за городскими воротами. А осознание того, что неподалеку рыщут хаморы, бросало в дрожь уже иного рода…
Впереди, за статуями в центре площади, сходились две небольшие группы мужчин. Слезящиеся глаза не позволяли Ршаве разглядеть, кто они такие. И времени, чтобы подойти ближе, он не получил. Едва мужчины, кем бы они ни были, заметили его небесно-голубой плащ с золотым солнечным диском, один из них воскликнул:
— Фаос! Это же прелат!
Обе группы растаяли, и в мгновение ока центральная площадь Скопенцаны опустела — если не считать самого Ршавы.
Прелат вздохнул, покачал головой и пошел дальше. Он не мог точно сказать, что крестьяне и ополченцы вновь намеревались устроить стычку. А поскольку он этого не знал, то и не обязан был что-либо предпринимать по этому поводу. И ни на одну из сторон не обрушатся его проклятия.
Ршава жалел, что не может столкнуть упрямыми и пустыми головами Воила и самого задиристого крестьянина. Это принесло бы больше пользы Скопенцане — и уж точно больше пользы самому прелату, — чем все его проклятия и анафемы.
Два дня спустя к нему в резиденцию пришел Воил. Новый командир ополченцев злобно уставился на прелата:
— Вы уже слышали последние новости, святейший отец?
— Вероятно, нет, — признал Ршава. — И не думаю, что многое потерял. Но раз уж ты пришел, чтобы меня просветить, то давай расскажи последние новости. Не стесняйся.
— Еще больше этих вонючих крестьян заявляет, что они лучше будут жить под властью дикарей, чем в городе, — злобно процедил Воил. — Почему они так говорят? Почему? Скажите же мне, во имя владыки благого и премудрого!
— Потому что они вас ненавидят? — предположил Ршава. — Потому что твои ополченцы обращаются с ними хуже, чем это делали бы варвары?
Воил ахнул, как будто прелат плюнул ему в лицо.
— Но это же чушь! — воскликнул гончар. — Что мы такого сделали?
— Первое: начнем с того, что вы пытались не пустить их в Скопенцану. Второе: вы пытались их вышвырнуть, как только они укрылись в городе. — Говоря, Ршава загибал пальцы. — Третье: вы считаете, что им не следует выдавать пайки, хотя именно они вырастили ту пищу, которую вы едите. Четвертое: ополченцы задирают их при любой возможности. Пятое… Мне продолжать?
Новому командиру ополченцев Скопенцаны не хватало физической внушительности Токсара. Однако он был сообразительнее: Ршава заметил в его взгляде расчетливость.
— И что, по-вашему, нам следует с этим сделать? — спросил Воил, облизнув губы.
— Сделать-то вы можете не очень много, верно? Если бы вы оставили крестьян в покое после несчастного случая с Токсаром, — Ршава намеренно избегал слова «проклятие», считая его вздором, — это принесло бы немного пользы. Если вы оставите этих людей в покое начиная с сегодняшнего дня, это будет не самым глупым поступком. Но провалиться мне в лед, если я поверю, что это сильно изменит дело.
— Если они предатели, то нам нужно выгнать их из города, глянусь благим богом, — со злобой произнес Воил. — Как еще нам обеспечить безопасность Скопенцаны?
— А тебе не кажется, что от этого станет только хуже? Ты уверен, что вы отыщете всех крестьян? Ты уверен, что ни у кого из них нет родственников в городе? Неужели не понимаешь? Ты заставишь и этих людей ненавидеть тебя, но уже не будешь знать, кто они, и не сможешь за ними приглядывать.
— Не очень-то вы помогли, святейший отец, — пожаловался Воил.
— Почему? Потому что не разрешил тебе сделать то, что ты хотел? Я и минуты сна из-за этого не потеряю. Лучшее, что тебе остается, — это приглядывать за самыми шумными возмутителями спокойствия. И может быть, за некоторыми из самых тихих, потому что они могут быть достаточно умны, чтобы делать гадости, не предупреждая о них заранее. Ты меня понял?
Воилу явно не хотелось прислушиваться к словам прелата. Но столь же явно он сознавал, что выбора у него нет. Его рука опустилась на рукоятку меча, но он понял, что и так не добьется желаемого. И тогда он проговорил сдавленным от ярости голосом:
— Помните, святейший отец, что вы призвали проклятие на свою голову, если в городе что-либо пойдет не так. На вашем месте я бы упорно молился, чтобы этого не произошло.
Он протопал к двери и вышел быстрее, чем Ршава успел хотя бы попытаться что-то ответить. Лицо прелата скривила жуткая гримаса, но в кабинете он был один, и никто не мог ее увидеть. Даже если бы Воил
