воплем ярости, криком ненависти, вырвавшимся из глубин его существа.
Он молился множество раз. И много ли пользы хоть кому-нибудь принесли эти молитвы? Империю раздирает гражданская война, а город захватили дикари — почти немыслимая катастрофа. Если владыка благой и премудрый услышал его молитвы, то выбрал весьма странный способ это показать.
Зато проклятия Ршавы угодили точно в цель. И он не осмеливался даже думать о том, что это может означать. К его великому облегчению, думать ему не пришлось.
— Кто идет? — окликнул их часовой на городской стене. — Ежели вы варвары, какими выглядите, то держитесь подальше. Мы еще готовы задать вам взбучку, клянусь благим богом.
Сняв волчью шапку, Ршава назвал свое имя и положение.
— Со мной Ингегерд, жена Гимерия, командира гарнизона Скопенцаны, — продолжил он. — Если среди вас есть беженцы из нашего города, они смогут подтвердить мои слова.
— Нет нужды, — отозвался часовой. — Вы говорите на видессианском, как на родном, и я вижу, что голова ваша была выбрита. Заходите и добро пожаловать, святой отец… э-э… святейший отец, и женщина, что с вами, тоже.
«Была выбрита?» — Ршава провел ладонью по макушке. И точно: там отросла щетина. Он удивленно покачал головой. Ршава гладко брил голову с того дня, как стал священником, но за несколько последних суток у него не было такой возможности. «Вот и еще одно дело, о котором не стоит забывать», — подумал он.
Громко скрипя несмазанными петлями, ворота Цаманда открылись. Ршава и Ингегерд въехали в город. Ополченцы закрыли ворота и сразу же закидали прибывших вопросами: «Насколько плохи дела в Скопенцане?», «Правда ли, что варвары в самом деле туда ворвались?», «Как они смогли взять такой укрепленный город?», «Что натворило там землетрясение?», «Вы собираетесь остаться здесь?», «А куда пойдете, если не останетесь?»
Ршава отвечал как мог. Похоже, Ингегерд вполне устраивало, что говорил именно он: может быть, оттого, что его общественное положение было выше, или оттого, что видессианский был его родным языком, а не ее; или же просто потому, что она считала — как и многие халогаи, — что видессиане любят болтать ради самой болтовни.
Услышав о том, как пала Скопенцана, горожане ахнули.
— Те, кто добрался сюда раньше вас, говорили то же самое, — мрачно сообщил один из ополченцев, — но мы не хотели им верить. Теперь, пожалуй, придется.
— У нас здесь тоже есть крестьяне со своими семьями, — добавил второй. — Не хочется и думать, что нужно будет за ними особо приглядывать.
«Вам, наверное, и не придется», — подумал Ршава. В Скопенцане беженцы и ополченцы сразу начали враждовать. Если в Цаманде такого не произошло, то ополченцам не стоит и бояться, что крестьяне предпочтут им варваров.
О землетрясении он постарался говорить как можно меньше. Потому что не знал, что сказать, — особенно сейчас. Чтобы отвести вопросы горожан, он начал спрашивать сам.
— Трясло нас сильно, — ответил ополченец. — Некоторые здания рухнули, погибло несколько человек. Но сильных пожаров не было, и стены выдержали, хвала Фосу. — Он очертил на груди солнечный круг.
Так же поступил и Ршава, хотя в голове у него до сих пор все мелькало. Насколько причастен Фос к землетрясению? Больше или меньше, чем к другим проклятиям Ршавы? А если не Фос придал этим проклятиям силу, то кто? Прелат уклонился от ответа, как шарахается лошадь, увидевшая змею.
Едва он подумал о лошадях, как один из местных спросил:
— А откуда у вас хаморские лошади, святейший отец?
Вопрос был вполне естественным. Гораздо удивительнее, что ополченцы задали перед этим множество других. Ршава кашлянул. У него не нашлось хорошего ответа, и за него ответила Ингегерд:
— Прелат убил варваров, которые на этих лошадях ездили. Они наши теперь, как добыча на войне.
Ее медленная и звучная речь сделала эти слова еще более впечатляющими. Ополченцы по-новому взглянули на Ршаву. Священник, да и не особо грозный на вид, который убил четырех хаморов?.. Ршава возблагодарил благого бога за то, что Ингегерд не сказала, как он их убил. Это потребовало бы гораздо больше объяснений, чем он был в состоянии дать.
— Где здесь гостиница, куда можно поселить жену командира гарнизона? — спросил он. — Я, разумеется, могу попросить о приюте в храме, но не она.
— Гостиницы у нас переполнены, но попробуем что-нибудь сделать, — ответил ополченец. — Раз она пришла с вами, думаю, мы что-нибудь подыщем.
— Спасибо тебе за доброту, — сказала Ингегерд.
В ее голосе — или, может быть, в том, как она говорила, — было нечто располагающее к себе. Ополченцы едва не подрались, решая, какая гостиница станет для нее лучшей. В конце концов они пришли к выводу, что подойдет только гостиница «Евтерия». Один из них назначил себя проводником и с самодовольным видом повел Ингегерд к гостинице.
Ршава пошел с ними.
— Теперь, когда мы пришли в город, ты здесь останешься? Тут тебе может быть безопаснее.
Она покачала головой:
— Нет. Я мужа стану искать. А безопасность… сейчас везде опасно. Раз Скопенцана пала, кто сможет усомниться, что на Цаманд такое несчастье не обрушится? Или вообще на любой город?
— Как я и обещал Гимерию, я помогу тебе, если смогу. — Ршава помолчал. — Если ты не захочешь со мной расстаться. Я пойму почему, и тебе нет нужды говорить иное ради вежливости.
Ингегерд снова покачала головой, теперь уже улыбаясь:
— Я не стану говорить и молчать вежливости ради. Любой, кто меня знает, скажет, что это так. — (Ршава поверил ей: она никогда не была лицемеркой. Лицемерие — порок видессиан, почти не присущий халогаям.) — Ничего плохого не случилось, — продолжала она, — и не жду я ничего плохого, если мы вместе будем путешествовать.
— Значит, мы дальше отправимся, когда сможем, — решил прелат.
Тогда он еще не знал, желает ли сам того же. А также подозревал: то, что он в тот момент считал «плохим», могло отличаться от смысла, который вкладывала в это слово Ингегерд. Он не стал ее спрашивать. Ршава не хотел знать ответ.
— Ну вот мы и пришли, — с гордостью сообщил местный ополченец. — Гостиница «Евтерия», лучшая в Цаманде.
Кто бы усомнился? Гостиница действительно могла похвастаться двумя этажами: нижним каменным и верхним бревенчатым. В Скопенцане она считалась бы обычной. В столице ее назвали бы жуткой лачугой; Ршава сомневался, что в городе Видесс еще остались дома с тростниковой крышей. Но для третьесортного северного городка она была неплоха.
— Э-э… — Ополченец замялся. — У вас есть деньги?
— У меня есть, — невозмутимо сообщила Ингегерд.
Местный облегченно вздохнул, а следом за ним и Ршава. Своих денег у него было мало. Он не принадлежал к числу священников, равнодушных к золоту, — и в этом не было ничего удивительного, если вспомнить, из какой семьи он происходил. Но, потрясенный известием о том, что хаморы ворвались в Скопенцану, он первым делом подумал о спасении, а уже затем обо всем остальном. Возможно, именно это и сохранило ему жизнь, зато теперь заставило смутиться.
— Святейший господин, если вы пойдете со мной, я провожу вас к храму, — предложил ополченец. — Он тут рядом, за углом. Если вы с госпожой путешествуете вместе, то наверняка захотите быть ближе друг к другу.
Ршава пристально взглянул на ополченца. Не намекает ли он на?.. Нет, горожанин явно воспринял ситуацию такой, какая она есть. Мучительная ситуация для Ршавы; он (и его очень конкретная часть тоже) весьма желал бы ее изменить… Прелат в который раз попытался спрятать это желание от себя и просто кивнул:
— Благодарю.
